действовало чертовски заразительно.
Да еще и Мадлен, как назло, выбрала для упражнений особенно дерганую пьесу.
Хардвик бродил по комнате, проводил рукой то по спинкам стульев, то по уголкам столов, растениям в горшках, декоративным плошкам, бутылкам и подсвечникам, купленным Мадлен по сносной цене в местных антикварных лавочках.
– А мне тут нравится! Красота! Чертовски аутентично. – Остановившись, он провел пятерней по рано поседевшим коротко стриженным волосам. – Ты ж понимаешь, о чем я?
– О том, что это чертовски аутентично?
– Глубинка в чистом виде. Погляди только на эту железную печку – сделано в Америке, – она ж насквозь американская, как какие-нибудь чертовы блинчики. А энти вот широкие половицы – прямые и честные, как деревья, из которых вытесаны.
– Эти вот половицы.
– Что-что?
– Не энти, а эти.
Хардвик прекратил рыскать по комнате.
– Ты, черт возьми, о чем?
– Ты просто так приехал или у тебя дело есть?
Хардвик поморщился.
– Ах, Дэйви, Дэйви, деловой, как всегда. Напрочь игнорируешь мои попытки обменяться парой приятных фраз, соблюсти светские приличия, подпустить пару дружеских комплиментов пуританской простоте твоего домашнего убранства…
– Джек…
– Ладно. Дело превыше всего. Где сядем?
Гурни показал на круглый столик рядом с застекленной дверью.
Они уселись друг напротив друга. Гурни выжидающе подался вперед.
Хардвик прикрыл глаза и с силой потер лицо руками, словно пытаясь избавиться от глубоко въевшегося зуда. Потом положил руки на стол и начал:
– Ты спросил, есть ли у меня дело к тебе. Да, есть. Возможность. Знаешь эти строчки из «Юлия Цезаря» про прилив в делах людей?
– Это о чем?
Хардвик весь подался вперед, словно в этих словах заключалась глубинная тайна жизни.
– «В делах людей прилив есть и отлив, с приливом достигаем мы успеха. Когда ж отлив наступит, лодка жизни по отмелям несчастий волочится».
– Ты это специально для меня заучил?
– Со школы помню. Через всю жизнь пронес.
– Что-то никогда от тебя не слышал.
– Просто подходящей ситуации не возникало.
– А теперь?
Уголок рта Хардвика дернулся, как от тика.
– А теперь настал момент.
– Прилив в твоих делах?
– В наших.
– Наших с тобой?
– Именно.
Гурни немного помолчал, глядя на возбужденное, озабоченное лицо собеседника. Этот неожиданный облик Джека Хардвика – открытый и серьезный – лишал душевного равновесия куда сильнее, чем извечный его цинизм.
На мгновение воцарилась тишина. Слышалась лишь ломаная мелодия пьесы начала двадцатого века, над которой Мадлен билась всю прошлую неделю.
Губы Хардвика снова чуть заметно дрогнули.
Видеть это во второй раз и ждать, когда они дернутся в третий, было уже совсем невмоготу. Для Гурни это означало лишь