жёрнов Золото мерцало и брякало в темноте В её глазах рассыпанные сияли звёзды «Цыгане детей воруют» сказал кто-то Это Страшная Девочка Был яркий солнечный день и мы стояли вокруг колодца Меня толкнули Я лечу в беззвучной бездонной пустоте хватая ртом воздух как рыба Резко дёрнула вверх привязанная к ногам верёвка и я повис раскачиваясь вниз головой Из темноты пришёл демонический хохот Маленькая злая зелёная маска. Ма-а-а… А-а-а. Вата в горле. Проснулся в холодном поту. Вокруг глубокая ночь. Прохладно. Руслик повернулся спиной и спит, задрав кверху локоть. Луна просвечивает его тонкую лягушечью руку с синими прожилками вен. Я поёрзал. Спать было страшно. Что, если я усну летаргическим сном? Подумают, что умер, и похоронят. На глаза сами собой навернулись слёзы. Я вылез из-под одеяла и на ощупь пошёл в дом. Ничего не видно, только скрипит и прогибается под ногами гнилая половица. Глаза привыкли, и я различил несколько серых дверей вдоль стен. На минуту остановился перед Руслиной дверью. Одинокий, потерянный, ловлю звуки: сонное дыхание людей в комнатах. Я, как солдат из сказки, попал в мир шелестящих хороводящих теней. Оборачиваться нельзя! По спине мучительно медленно ползёт мурашковый холод. А за дверью, перед которой я стою на часах, спит прекрасная королевна Марья Моревна, Марья-царевна. Что если зайду? Она пустит меня к себе в постель? Она, наверное, тёплая и мягкая, как тесто. Но тут я вспомнил розовое брюхо, поросшее курчавым жёстким волосом, и мозолистый жёлтый палец ноги. Раздался густой мужской храп. Нет, там стражники. И я пошёл к себе. Нерешительно попереминался с ноги на ногу на пороге, потом толкнул дверь. Изнутри дохнуло безопасностью. Быстро юркнул туда.
– Чего не спится тебе? – прошептал сердитый голос. Щёлкнул выключатель. Мама присела на кровати, щуря красноватые глаза. На щеке у неё отпечаталась багровая складка простыни.
– Ну… – Она повела руками, будто убирая паутину. – И не стыдно тебе, такой большой мальчик.
Я стоял, низко опустив голову. Она выключила свет и отвернулась к стенке. Я залез к ней под одеяло. Жарко. Пахнет детским кремом и слюнями. А спина у неё твёрдая, как каменная плита. Я заплакал от злости на себя, что я такой бояка. Бояка – дохлая собака. От злости на неё за то, что она меня не любит. Почувствовав к себе приступ острой жалости, я захотел умереть. Пусть найдёт меня мёртвым, вот тогда сама и наплачется, да поздно уж будет-то…
Глеб идёт на кухню, по пути ковыряясь в ухе. Прыгает на одной ножке, вытряхивая воду. Вода с писком выходит. Где сейчас я? Я в принципе не могу находиться где-нибудь в пространстве. Спроси самого себя, где я? Я в ванной? Я на кухне? Обыватель уверенно ответит: «Я там, где моя голова». Привязка Я к мозгу не оправдана. Мозг – лишь инструмент, а не вместилище.
Глеб любит жарить яйца. Масло неторопливо растекается по чёрному матовому дну сковородки, и вот оно уже блестит, отражая заспанное лицо, кухню, город за окном, небо и неяркое осеннее солнце. Глеб зажигает газ. Голубоватый цветок мгновенно распускается вокруг конфорки. Ленивое масло приходит в движение, возмущается, лопается маленькими пузырьками. Глеб разбивает в него два яйца. Слышится сердитое