вирусом «романтической любви». Мужчина сначала приобретал социальную зрелость, достигал успехов на военном и политическом поприще и затем уже, когда карьера близилась к апогею, связывал себя с женщиной для совершенно конкретной цели – продолжения рода. А услуги, необходимые ему с момента полового созревания, он, как и я, получал от специально обученных жриц любви. Греки и римляне, германцы и кельты не создали бы своих цивилизаций, не совершили бы великих завоевательных походов, если бы не культивировали мужское одиночество! Все они воспринимали любовь к женщине как зло, как проклятие богов, которое сродни безумию, и лишь глазу современного человека кажется, что древние поэмы воспевают любовь. Разве любовь описана в «Илиаде»? Скорее, трагические её последствия – гибель народа, коллапс великой троянской цивилизации, павшей из-за того, что один из её представителей заразился вирусом «романтической любви». Но тогда в древнем мире любовь была исключением, куртуазная эпоха сделала её правилом, и теперь мы пожинаем плоды. Любовь сбивает современных мужчин с толку, ориентирует на достижение ложных целей и в итоге, как сказал бы Менегетти, создаёт благодатную почву для пышных, но бесплодных цветов «пустого эротизма».
О космополитизме
(японская кухня)
Комочки слипшегося риса, покрытые сырой рыбьей плотью, зелёный пластилиновый шарик васаби с отпечатком поварского пальца, «роза» маринованного имбиря и миска с соевым соусом. Произведение искусства на плоской деревянной дощечке. Вооружившись палочками, я чувствую себя японским художником.
– Как ты можешь жрать сырую рыбу?! – брезгливо морщится Илья. – Такая гадость! А маринованный имбирь?! Это же, блин, по вкусу как мыло с одеколоном!
Пощёлкав в воздухе палочками, я с аппетитом отщипываю ими кусочек от зелёного шарика васаби и бросаю в соус. Илья – консерватор и ксенофоб. Его черносотенная бородатая рожа резко диссонирует с подчёркнуто лаконичным и аккуратным интерьером суши-бара. Я прицеливаюсь в Илью кончиком палочки и мысленно рисую вокруг него грубую обстановку русского придорожного трактира, в котором расторопный половой в красной косоворотке по щелчку пальцев угадывает, что сударь желает штоф водки и блинов с сёмгой. Таковая рама, имхо, гораздо более подходит к этому румяному купеческому портрету.
– А тарелки! – продолжает кипеть Илья. – Ты посмотри, блин, на эти тарелки! Это же натуральные собачьи миски! Как же из них можно принимать пищу?!
Я не спеша отправляю в рот суши с креветкой, предварительно окунув его в соус, и внимательно смотрю на Илью. Хвост креветки остаётся торчать снаружи.
Мой прадед по отцовской линии был японцем, по материнской – евреем. Но сам я не чувствую в себе ни капли японской или еврейской крови. Если разобраться, я и русским себя не считаю и вообще национально себя не идентифицирую.