станки. За-аряды – сбо-оку!
Карабанов, подойдя к майору, поцеловал его в плечо.
– Позвольте мне погибнуть с вами? – попросил он.
Майор пожал ему руку:
– Спасибо, поручик. Я это ценю… Будете подносить к орудию заряды!
Исмаил-хану Нахичеванскому такая игра с картечью совсем не нравилась: чего доброго, и отскочить не успеешь!
– А как же я? – спросил он.
Пацевич выгнул плечи (короткое раздумье – почти столбняк), затем плечи резко опустились – выход был найден.
– Вы не обращайте внимания, – утешил он хана. – Мы их свяжем! Торопитесь освобождать ворота…
Потресов поднял над головой зажженный фитиль:
– Я могу помочь вам в этом позорном деле. Один только залп, и ворота полетят с петель… Глядите!..
Сразу став белым, как полотно, артиллерист поднес фитиль к запальнику, но Штоквиц перехватил его руку:
– Не подгоняйте событий, майор… Вы же не мальчик!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Солдаты – как знали: разбежались вовремя. Турки уже штурмовали стены. Началась горячая работа: отталкивать от стен штурмовые лестницы, на которых гроздьями повисли воющие турки и курды. Навстречу им неслись – при падении – частокол задранных пик и острые зубья камней…
– Кипяточку бы! – жаловались бывалые.
А критический момент штурма уже наступил. Или – или. Сейчас или никогда. Пацевич тоже понял это. По сути дела, он один из всех осажденных был самым строгим исполнителем приказа, который родился в его же голове, и он приводил этот собственный приказ в исполнение с настойчивостью, какой от него даже никто не ожидал.
– Куда вы, полковник? – остановил его Штоквиц.
Пацевич махнул рукой, убегая:
– Не стоять же… Надо успокоить турок. Скажу им, что сейчас мы уже выходим из крепости!
Задыхаясь пылью, под сухое чирканье шалых пуль, соскребавших со стен известку, Адам Платонович снова поднялся на крышу, с которой его было хорошо видно даже издали.
Разводя над головой руками, чтобы привлечь внимание турок, полковник громко закричал:
– Тохта, тохта! Барыш – мир…
Погон на его плече вдруг вздыбился под ударом пули и отлетел за спину, держась на одной пуговице, Пацевич резко вскрикнул от боли и, опускаясь на колени, стал медленно поворачиваться.
Толпа турок признала в нем «Пацевич-пашу», и ликующий рев врага долго не утихал над городом.
– Алла-а… Алла-а! – кричали турки.
Но тут многие увидели, как вторая пуля ударила Пацевича под правую лопатку, и полковник медленно осел на крышу. К нему подбежал юнкер Евдокимов, стараясь оттащить полковника в сторону. Адам Платонович сознания не терял и вскоре, поднявшись на ноги, сам направился к лестнице.
Проходя мимо Ватнина, он сказал только:
– Я ранен. И, кажется, сильно… Теперь вы можете делать все, что хотите. Меня это уже не касается!
Эти слова Пацевича, первые после его ранения, переданы автором дословно – в такой именно форме они и дошли до нас. А разрешение делать «все,