Им обычно страдали дряхлые старухи.
И я.
В брошюре говорилось, что от этого существует лекарство, но не затем он копил карманные деньги, чтобы топтаться в аптеке, подыхая со стыда. И уж конечно он не мог рассказать об этом маме – она бы его потом замучала своей жалостью.
У него был ссыкарик, и пока этого хватало, лишь бы не стало хуже.
Шаги за дверью, голоса. Сжимая шарик в руке, он метнулся в кабинку и заперся там. В ту же секунду открылась входная дверь. Он бесшумно забрался на унитаз с ногами, чтобы его не заметили, если им придет в голову заглянуть в щель под дверью. Затаил дыхание.
– Хрю-юша?
Йонни, конечно же.
– Поросенок, ты там?
И Микке. Двое самых опасных мучителей. Нет, Томас, пожалуй, хуже, но он редко участвовал в затеях, чреватых синяками и царапинами. Для этого он был слишком умен. Небось стоит сейчас у полицейской машины, подхалимничает. Если бы они узнали про ссыкарик, уж Томас бы точно превратил его жизнь в ад. А Йонни и Микке просто надают ему по шее, и дело с концом. Так что в каком-то смысле ему еще повезло.
– Поросе-енок? Мы знаем, что ты здесь.
Они подергали ручку двери. Потрясли. Начали колотиться в кабинку. Оскар обхватил руками колени и крепче сжал зубы, чтобы не закричать.
Уходите! Оставьте меня в покое! Что вы ко мне пристали?!
Йонни ласково произнес:
– Поросеночек, милый, если ты не выйдешь, нам же придется тебя после школы подсторожить. Ты этого хочешь?
Повисла тишина. Оскар тихонько выдохнул.
Они продолжали что есть силы колотить в дверь руками и ногами. Грохот разносился над кабинками. Дверная защелка прогнулась. Пожалуй, стоило открыть и выйти к ним, пока они окончательно не разозлились. Но он не мог, и все тут.
– Поросе-енок?
Оскар поднял руку в классе, заявил о себе. Похвастал знаниями. Это было запрещено. Ему такое не прощалось. Они выискивали малейший повод для издевательств – он был слишком толстым, слишком уродливым, слишком противным. Но главное – он существовал, и каждое напоминание об этом было преступлением.
Скорее всего, они просто устроят ему «крестины»: макнут головой в унитаз и спустят воду. Что бы они ни придумали, каждый раз после экзекуции он испытывал невероятное облегчение. Так почему же он не может открыть защелку, которая и так вот-вот поддастся, и дать им отвести душу?
Он смотрел, как защелка со стуком вылетает из паза, как распахивается дверь, грохнувшись о стенку кабинки, как в проходе возникает ликующий Микке, и знал ответ.
Потому что у этой игры свои законы.
Он не открыл замок, а они не перелезли через стену кабинки, потому что у этой игры другие правила. Каждому – своя роль.
Им – раж преследователей, ему – страх жертвы. Когда он попадался им в руки, лучшая часть игры оставалась позади, само наказание было лишь формальностью. Сдайся он раньше времени – и вместо погони им бы пришлось направить свою энергию на наказание. А это гораздо хуже.
Йонни Форсберг заглянул