звёзды настолько суровы, что спокойно лежат на холодной земле, в кашеобразной грязи. Некоторые челябинские звёзды принимают ванны в дыме и паре, выходящем из заводских труб. Иногда, вечерами, они падают прямо на колени к пассажирам трамваев, уставшим работягам. Иногда челябинские звёзды стучатся в окна.
Здесь у звёзд особая миссия, на них возложена задача: охранять сгустки волшебства, позволяющие Челябинску продолжать своё существование. Если бы не эти странствующие сгустки, если бы не эти звёздные кошки, трущиеся об ноги прохожих и не сияющие обитатели дымовых облаков, Челябинск, как и Атлантида, давно скрылся бы под толщей воды. И над этим безбрежным океаном витал бы только запах советских мечт, светлые сны комсомола, чистые голоса из прекрасного далёка, до которых мы так и не доплыли, потерявшись на фоне стальных кораблей. А теперь и стальные корабли один за другим, как Титаник, могли бы уйти под воду.
Но звёзды охраняют жизнь Челябинска, собирая её по крупицам и заботливо взращивая, чтобы семена этой жизни не погибли. Челябинские звёзды проводят селекцию и отбирают лучшие семена, а потом сажают их в рыхлую почву звёздного неба, где те дремлют, пьют через трубочку коктейли из кислорода, паров тяжёлых металлов, ночных телепрограмм и вскриков любви, плещущейся в глотках людей, засаленных почками весны и просвечивающими сквозь ткань бытия, звёздными маршрутами.
Запах дикой, запредельной магии всегда остаётся на одежде пылью тех, кто побывал под куполом челябинского неба, и особенно тех, кого коснулась пушистым боком дежурная звезда.
Вербновоскресные мозоли
За окном распускается светлое весеннее утро воскресенья. Я люблю поспать подольше, когда не нужно торопиться в садик, но родители всегда встают раньше меня. Я просыпаюсь от непонятной боли, не могу определить её источник.
Мама кричит «с вербным воскресеньем!», папа смеётся, а упругие ветки вербы с пушистыми почками отдуваются на мне за всё, чем я, вероятно, выбесила родителей за прошедший год.
Я пытаюсь понять, за что получаю удар за ударом, на подкорках пульсирует лишь православный праздник. Ритуал, посвящённый Богу, в которого я не верю.
Вербные шлепки входят в ритм, усиливаясь и обезличиваясь, сливаются в одну длинную однообразную партию, исполняемую электронными барабанами моих будущих творений. Кожа в местах ударов становится тёмно-розовой, цвета RoseRed, цвета, который ярмом натирает всех девочек и женщин мира. Мне хотелось бы, чтобы он не был таким безысходно ярким, я хочу, чтобы он стал спокойнее, чтобы кожа успокоилась, а на кричащие гламурные розы легла дорожная пыль. Но это невозможно, и верба продолжает хлестать бедное детское тело ни за что. Я теряю счёт этим ударам, я впадаю в транс, уже даже не слыша за ними никакой музыки и не чувствуя кричащего запаха тёмно-розового цвета.
Белая тюль с крупным кружевом пикселями пропускает сквозь себя солнце, которое превращается в ночной свет мониторов