«маски-шоу» с ним не работало.
Не знаете, что такое «маски-шоу»? Объясняю: в СИЗО работает группа сотрудников в масках, отсюда первая часть «маски», а «шоу», так это потому, что они в камерах такие шоу с подследственными вытворяют, что куда там фильмам про садистов.
И даже напоследок, когда уже знали, что выпускают моего подзащитного из-под стражи, уже от бессилия напустили на него не только двуногих вояк, но их четвероногихволкодавов, наученных гениталии отрывать при первом же налёте. Спасла подполковника только армейская выучка да незабытый спорт. Жирок командирский у него и на воле так и не вырос, а тюремные стены толстеть не дают. Подпрыгнул, схватился руками за провода под током: выжил ещё раз.
Воруют все!
А как всё красиво начиналось!
Попал с помощью «волосатой» руки на хорошую должность, да ещё в центре города. Коллектив небольшой, но стабильный. Главбух, так просто золотко. Кроме «да, Виталий Петрович», и слышно ничего не было. Ах, как красиво всё было. Сделать 9 мая для ветеранов праздником светлым, да боже мой, за милую душу. И подарки дарили, и скатерти накрывали, солдатскую кашу да фронтовые сто грамм для ветеранов – пожалуйста, с нашим на то дорогим удовольствием.
И сильные мира сего принимали участие в столь благодатной акции. Правда, за отдельно накрытым столом, где не только сто грамм да солдатская каша на столе сиротствовала, а и ещё кое-что, более приятное начальственному глазу и рту наличествовало. Был, там, кстати, и наш общий знакомый. Тот самый прокурор, что санкцию на арест давал. Не брезговал, наверно, и икорочкой, и коньячком со звёздочками.
Много, много полезных для города мероприятий сделал Виталий Петрович. Депутаты в очередь становились ручку пожать, спасибо сказать. И мэр города тоже ручку жал, спасибо высказывал, работников своих от культуры в помощь давал. Работники те, скорее, работница, начальник отдела культуры, помощь посильно, себя не забыв, оказывала. Старалась, хлопотала, с директором театра свела, шустрым и наглым.
Ах, как весело было в городе жить.
И ремонт провели, и мебель для помещений доставали. Кое-что из мебели и домой перетащил: ну как же, быть у ручья и не напиться?
И на грешки Марьи Васильевны глаза закрывал: баба по мелочи «обналичку» шустрила, сапоги-босоножки дочерям покупала.
Погорели на мелочи.
Обиделась главбухша на то, что начальнику в кабинет шторки новьём-новые повесили, а ей достались шиш да маковка. Ну и накатала донос на Петровича по всей форме, на листах эдак десяти. И отнесла куда надо. А те, кому она свой донос принесла, в столицу бегом доложили: мы накрыли жульё, которое воровало и ворочало такими миллионами, что мама не горюй.
И сверху сказали «фас».
И взяли хлопчика под ручки белые, в камерку тесную да мрачную на месяцев восемь и закатали.
Что-то в этом деле взяло меня за живое: воровать так вместе, а сидеть так один Виталий Петрович? Жалеть я его не жалела: во-первых, жалость не профессиональное чувство. Во-вторых, перед законом