что между братом и сестрой может быть раздор, и от чего?
– Ну, доброй ночи и счастливой дороги! – замкнул ей уста обозный.
– До завтра! – закончила упрямая девушка, не двигаясь с места. – Потому что я приду завтра и до тех пор ходить буду, пока что-нибудь не выколочу.
– До завтра! – повторил обозный, который приблизился к дверке в воротах, отворил её и, выпустив женщину, быстро за ней закрыл.
Он посмотрел наверх на замковые окна. В эту стороны выходили королевские комнаты.
В двух окнах через наполовину прозрачные шторы слабо пробивался красноватый свет. Иногда какие-то тени по ним проскальзывали.
В этих комнатах покоился на ложе тоскующий и больной последний потомок мужского рода Ягеллонов – Сигизмунд Август. У изголовья его не любовь и привязанность, не верные сердцу и преданные люди смотрели, но жадные руки, остывшие груди, ненасытная жажда.
Быстрым шагом от замковых ворот удалилась посланница на другой тихий двор, который окружали более старые и менее правильные здания. Тянулись тут стены главного строения, соединённые с ним, а между ними переходы лестницы, галерейки, своды свидетельствовали, что создали это гнездо века, а каждое поколение устилало его согласно нужде.
Смело шла посланница тёмными закоулками, а старый Жегота, держа в руке приготовленный меч, сопровождал её даже до отдельного дворика, который опоясывал одно здание. И тут были в стене ворота. Вооружённый страж постучал в них, впустил девушку и, не говоря ни слова, один пошёл дальше.
Навстречу возвращающейся Доси вышла немолодая женщина с фонарём в руке, немного сутулая, бедно одетая, с каким-то заплаканным и грустным лицом.
– Принцесса? – спросила Дося.
– Ложится спать, – прошептала старуха. – Снова этот глаз нарывал и голова её страшно болела. Жалинская положила матрасик с ромашкой, мы обвязали шафрановым платочком. Бог знает! Может полегчает ей. Ну, а король?
Дося покачиванием головы ответила двусмысленно, словно о нём не много что было говорить.
Задержались так обе во дворике, одна стена которого выходила в сторону Вислы и сада, а за ней видны были ветви зелёных деревьев и кустов.
В домике, перед которым они стояли, не было нигде света, он стоял чёрным со своими стенами, кое-где с ободранной штукатуркой.
– В комнатах у нас, если не холодно, то слишком душно, – сказала прибывшая Дося, – а тут весенний воздух такой милый, не хотелось бы в каморку, потому что и сон век не сомкнёт.
Пожилая женщина, которая заслоняла рукой фонарик, смотрела с интересом на свою спутницу; тихо шепнула:
– Кто его там знает, где теперь безопасней? Весенний воздух всегда малярию даёт, ну и чума идёт, человек боится даже дышать. Любой ветер принести может беду.
– А! Стыдись, Мацейева, – живо прервала её Дося. – Воздух! Воздух! Если бы это время чумы карой Господа Бога не было, без воли которого человеческий волос не упадёт с головы!.. Я чумы не боюсь! А прикажет Бог жизнь отдать – воля Его!
Старуха покрасневшими глазами с интересом, с уважением