Вежис обещал, что когда она затянется, шрама не будет, но Стаху в это плохо верилось. С другой стороны, его раны – не самое страшное, боль от них можно вытерпеть, а сами раны залечить, но как снести то, чему на людском языке имя – поражение, и что на самом деле – только отчаяние и стыд. Перед самим собой. Такой, который в прежние времена вынуждал человека вскрыть себе вены. Теперь-то все на свете переменилось, теперь если уже и сводить счеты с жизнью, так от позора, который стал всеобщим достоянием; с самим собой же всегда можно договориться. Но он – он так не умел.
Единственный выход, который он может себе позволить – это собраться с силами и настоять на своем. Или с обрыва в Кревку головой. Иначе никак. Он думал об этом с упорством безумца, и за те дни, что раненого князя Ургале везли из Мядзиол в Крево, консульство из долга чести превратилось для Стаха в самоцель, средство сохранения гордости и родовой чести.
И еще он очень хорошо понимал, что только собрав под своей рукой всю Лишкяву, как это было когда-то еще при его прадеде, он сможет защититься от власти Райгарда. Может быть, даже противостоять ему – и уничтожить этих язычников к вящей славе Господней.
Все это было и умно, и глупо. Глупо оттого, что воевать ему теперь было нечем и некем, помощи откуда-нибудь тоже ждать не приходилось. И он ни с кем не мог посоветоваться: Вежис ждал его в Крево, а из всех прочих, кому бы Стах доверял настолько, в обозе был только Юрген. Но, вздумай Стах рассказать ему о том, что замыслил, братец непременно бы поднял его на смех и камня на камне не оставил бы от его затеи. По мнению Юргена, воевать с Райгардом было глупо, бесполезно и, главное, крайне опасно. И он не уставал твердить, что лучший для Стаха выход как-то сладить с этой махиной – это ее возглавить.
Разумеется, Стах отказался. Решил, что справится и своими силами. Начиная войну за свое королевство, он даже не предполагал, что поражение может наступить так скоро и будет таким страшным.
И вот он трясется на телеге, укрытый рваньем, как последний смерд, полностью отданный на милость своих победителей, разрешивших ему беспрепятственный въезд в Крево. Сейм оставил ему княжеский титул и майорат при условии, что он никогда больше не посмеет претендовать на большее. Иначе – секвестр и баниция.
Он подчинился. Это было легко, потому что сил на сопротивление не осталось. Их хватило только на то, чтобы кивнуть головой в знак согласия. Хартий Стах не подписывал – пальцы на правой руке не гнулись и были как деревянные, он почти их не ощущал – и герольды только отпечатывали на воске герб Ургале – рысь на простом летувском щите.
Лошадки одолели подъем на Антакальнис, и телегу затрясло на «кошачьих лбах» переулков. Повернув голову, Стах глядел на проплывающие мимо дома, на греющихся на солнце котов, отмечал краем глаза набухшие на яблонях почки. Ему казалось, он вступает в странный, похожий на сказку мир.
В садах