интонации, когда он просит о каких-то поблажках – и не для себя! – для старой тетушки Катерины Ивановны: «не можете ли вы вообразить, что я все еще в университете и что вы мне даете 10 руб. в месяц; отдайте их тетушке на покупку в Москве минеральных вод, которые ей советовал через меня пить Ротрофи[88]… На всякий случай приложу записку к Ротрофи с просьбой выслать эти воды, в случае вашего согласия на это доброе дело. Я убежден, что они облегчат ее много, и так как с ее стороны вы не видали неблагодарности, то и надеюсь, что вы на это изъявите согласие»[89].
В описаниях Леонтьевым своей крымской жизни есть разница: в своих воспоминаниях он рисут эти годы как вольные, спокойные и по-своему счастливые: «Так было сладко на душе. Здоровье было прекрасно; на душе бодро и светло от сознания исполняемого, по мере умения, долга; страна вовсе новая, полудикая, живописная, на Москву и Калугу ничуть не похожая…»[90]. А в письмах к матери тональность иная: с одной стороны, он успокаивал ее, говорил, что выздоровел, чувствует себя хорошо, несмотря на занятость по службе, с другой – немного кокетничал и жаловался; писал, например: «А со мной что будет, то будет… Невозможно предполагать, чтобы вся жизнь была из одного труда да неудач. Бог даст, и выйдет что-нибудь»[91]. Или говорил, что согласился бы даже быть раненым (и прибавляет – вполне по-леонтьевски! – «даже в лицо, но не слишком уродливо»), лишь бы пожить несколько лет по-своему, независимо.
Независимость, судя по всему, имелась в виду денежная: хотелось купить лошадь, хотелось ездить в Керчь по своему желанию, хотелось обустроить ветшающее Кудиново, хотелось ссудить деньгами старую тетушку, чтобы могла пить минеральную воду без оглядки и не зависела от настроения Феодосии Петровны, хотелось выписывать интересные книги, хотелось замшевых перчаток от Дарзанса, хотелось многого… «Будь у меня деньги, хоть 500 руб. сер. в год своих, я бы многим, многим воспользовался!»[92] – мотив, часто встречаемый в письмах Леонтьева той поры (да и позднее, до самой его смерти). А ему даже и небольшое жалование в 20 рублей выплачивали нерегулярно – приходилось жить в долг. «По две недели сидишь с 3 коп. сер. в кошельке»[93], – жаловался Леонтьев. Феодосия Петровна, которая и сама была очень стеснена в средствах, два-три раза все же посылала ему небольшие суммы, да и богатая московская родственница, Анна Павловна Карабанова, изредка баловала не только письмами, – она время от времени присылала Константину по 25-30 рублей, после чего он с месяц «роскошествовал», покупая вдоволь чаю, табаку и сахару, обычно строго им нормируемые.
К безденежью быстро прибавилась скука. Настоящей войны с подвигами еникальские офицеры не видели, газет не было, новости из осажденного Севастополя до крепости доходили только в виде слухов, общество сослуживцев слишком сильно проигрывало в глазах Леонтьева тем литературным кругам, в которые он был вхож в Москве… Анна Павловна, поняв, что ее молодому родственнику