.

Ты уж сразу решила, что я в него влюбилась.

      Решила, Лерочка, решила. И чем жарче ты это отрицаешь, тем основательнее моя уверенность.

      – А Ник знает о твоей хозяйской любезности?

      Трубка отозвалась молчанием.

      – Алло, Лера? Стало плохо слышно. Так я правильно тебя поняла, что Нику все известно?

      – Если ты ему скажешь… Ты знаешь, как это будет называться?

      – Знаю. Это будет называться выполнением долга верноподданной.

      – Я жалею, что тебе сказала! С чего ты решила, что между нами что-то есть? Это только лишь твои домыслы!

      – Надеюсь, что домыслами они и останутся. Я пока промолчу, Лера.

      – И увидишь, что была неправа.

      – Дай Бог. И уж, кстати, если тобою движет единственно радушие хозяйки, так позови с вами, к примеру, Мишу. Во избежание кривотолков. Заодно и он по-английски поболтает. И Миша наверное не занят на конференции.

      – Ну и предложение! Тебе прекрасно известно, что Миша последние полгода сделался совершенно несносен. По-моему правильный образ жизни стал у него идеей фикс. Он только о том и думает, чтобы большее число раз подтянуться на турнике или большее расстояние пробежать.

      По чести сказать, тут она права. Великий Князь Михаил, кузен и ровесник Леры, как-то нежданно превратился из играющего в «новых готиков» поэтического юноши в какого-то заурядного любителя физических упражнений и свежего воздуха. Бросил курить (а какая у него была роскошная машинка для набивания папиросок, с какой великолепной рисовкой он с нею управлялся!), не пьет теперь даже свой любимый прежде сидр… И заделался совершенным молчуном. С ним стало попросту скучновато. Впрочем, в двадцать лет многих довольно резко бросает из стороны в сторону. Поглядим, что будет еще через месяц-другой.

      – Верховая езда, в таком случае, самое подходящее занятие для Миши. И он охотно составит вам компанию. А болтать тебе все едино хочется вовсе не с Мишей. Так что его нынешняя молчаливость – не помеха.

      – Нет, не хочу. Он все испортит.

      – Не стану толочь воду в ступе. Свое мнение я сказала, Лера. Не любо слушать, не спрашивай.

      Она распрощалась, обиженная.

      А я все сидела на ампирной танкетке у телефонного аппарата, сжимая ненужную трубку.

      Я не хочу, чтобы она повторила мою историю, пусть в иной вариации, но вариации здесь не важны. Важно другое: она ведь не выдержит. Она – не я.

      Три с половиной года различия со всеми в нашей компании – сперва детской, потом – отроческой, студенческой. Но как же мы ее баловали! Бегали медленней, чтобы она могла угнаться за нами на коротеньких ножках, таскали на закорках, целовали в синяки. По десять раз объясняли урок, а то и давали списать. Подстраивали под нее планы.

      Круглая сирота с четырехмесячного возраста. Это разрывало сердце. Могли ли мы вести себя иначе? Вероятно, должны были. Она живет не по Корнелю, по Расину. Она не знает слова «нет». Что сотворит с ней первое столкновение с этим