развернуто сравнив толковательные усилия не с чем-нибудь, а с очищающим использованием огня: «Расматряти ны есть лепо, возлюблении, и разумети. Вижь бо … яко же се огнь … составляемъ есть и съгнещаемъ человечьскыми вещественными руками; гда же силу из горения приимет огнь, смотри, како ти человечьскими хытростьми чистейшаа вещь, влагаема въ нь, очищается! Рекше злато или сребро, аще наполнено будеть каа любо скверны, рекше меса, ти влагаемо будеть къзньнивъше огнь и изжагается огненымь разгорениемь, и очищается въложное то злато и сребро и отдавается вложившему его и чисто и без вреда… Да ели то огнь вещественъ сы, иже Богомь сотворенъ на службу умну, и смыслену, и словесну человеку» (284, 286). То есть: «чистейшаа вещь», «злато и сребро» – это Писание; «огнь» – это толкование Писания, притом толкование горячее («силу из горения приимет огнь») и сотворенное самим Богом («огнь … иже Богомь сотворенъ»); толкователь – это не всякий, а умный и искусный человек («къзньнивъше огнь … на службу умну, и смыслену, и словесну человеку»); «скверна» или «мес» – это неверное либо поверхностное понимание Писания; наконец, выражение «очищается … чисто и без вреда» означает верное и углубленное толкование Писания. Все сравнение у Климента содержит целую серию похвал углубленному толкованию Писания.
Кроме того, Климент не без раздражения и даже саркастической агрессивности попрекал людей («их же конець – сетнаа пагуба»), не овладевших искусством утонченного толкования (в первую очередь своего адресата пресвитера Фому и того учителя Григория): «сам ся обличаеши … того не моглъ еси разумети … всуе приводиши … не веде, откуду хощеши поручившаяся тебе душа руководити, – Григорю бо и тебе того не ведати» (282); «по велику, брате, дивлюся, аще тако улучилъ тя Григоръ, аще бо о всемъ не далъ ти выникнути, – от, дивлюся!» (288).
Как писатель, Климент, несомненно, был «кусачим» и обладал полемическим темпераментом в борьбе «за величьство разума и глубину сокровенныхъ ради и дивныхъ словесъ» (288). Зачем же Клименту так хотелось заниматься толкованием Библии, пока остается неясным.
VI. «Киевская летопись»: официозность летописца
В летописях ХII–ХIII вв., в отличие от «Повести временных лет», содержится крайне мало пересказов библейских сюжетов летописцами, которые довольствовались преимущественно цитатами из Библии. Лишь два случая «неточных» упоминаний библейских сюжетов извлекаются из «Киевской летописи». Облик киевского летописца ХII в. сильно обеднел. Он в основном документалист52 и официозный писатель.
Слышахомъ преже треи летъ бывшее знамение в Новегороде, всимъ людемъ видящимъ. Вь трехъ бо церквахъ новогородьскых плакала на трехъ иконахъ святая Богородица. Видевьши бо мати Божия пагубу, хотящюю быти надъ Новымъгородомъ и надъ его волостью. Моляшеть бо сына своего со слезами, абы ихъ отинудь не искоренилъ, яко же преже Содома и Гомора, но, яко ниневьгитяны, помилова53.
Семантика