языке, но это, как ни странно, совсем не разрушало образа. Сознание Давида окончательно раздвоилось, и теперь пьяный придурок на коленях уже полностью подчинялся могучей воле проснувшегося alter ego.
– Где вы ее откопали? – удивительно трезвым голосом поинтересовался Аркадий, с отчетливым чмокающим звуком отлепляя от себя оседлавшую его полненькую девчушку в одних прозрачных трусиках. – Она ж такая в жопу пьяная танцевать не сможет. Несите на третий этаж – кто-нибудь да оттрахает.
– Слушаюсь, сэр, – дурашливо поклонился Гоша, чуть не уронив Венеру на пол.
Толстяк выпустил левую руку богини, цепляясь теперь просто за ее груди. Троица развернулась на сто восемьдесят градусов и, не без труда вписавшись в дверной проем, начала восхождение по узкой деревянной лестнице. Давид поднялся с колен и пошел за ними, как привязанный.
Комната на третьем этаже была небольшой, пустой и прохладной. Толстяк и Гоша уложили Венеру на чистый, застеленный розовой скатертью стол, при этом руки ее оказались заброшены за голову, а ноги слегка разведены и полусогнуты в коленях – ни дать, ни взять роженица. Закончив процесс укладки, Гоша и толстяк спросили друг друга:
– Ты будешь?
– Не-а. А ты?
– Я тоже не хочу. Некрофилия какая-то.
– Точно.
Обернулись. Сосредоточенно, долго, оценивающе смотрели на Давида.
– Вот! Он ее и оттрахает, – торжественно заявил Гоша.
– А как его зовут? – неожиданно поинтересовался толстяк.
– Его зовут Самуил, – уверенно сообщил Гоша.
– А-а-а! – обрадовался почему-то толстяк. – Самуил, оттрахай ее, пожалуйста. Девочка очень хотела. Да вот нажралась. Оттрахай. Только маску не снимай. Ты, Самуил, здесь человек новый, тебе не надо знать, кто она, вдруг ее папа будет сердиться. А тебе, Самуил, совсем ни к чему знать, кто ее папа. Договорились?
– Договорились, – ответил Давид мрачно.
Оба сразу ушли, а он увидел на внутренней стороне двери тяжелый засов и быстро задвинул его.
Ну, вот и все, свершилось.
Торжественный сумрак узкой длинной комнаты с рядами стульев вдоль стен, маленькой кушеткой в дальнем конце и господствующим по центру столом окрашивали сусальным золотом четыре тусклых светильника, сработанных под старинные канделябры. Мраморное совершенство божественного плоти вдруг шевельнулось. Руки, освободившись от уже совсем не нужной одежды, легли вдоль тела ладонями вниз и одновременно очень медленно начала подниматься спина, плечи, шея, лицо в серебристой маске, ноги, сгибаясь в коленях, раздвигались все шире, шире, высокая полная грудь нацелилась вперед и вверх набухшими острыми сосками, мелкая сладостная дрожь прошла по животу…
Давид стоял перед нею, окаменев и пожирая взглядом ее всю. Всю, а не отдельные особенно вкусные детали. Она была прекрасна, она была божественна в своем бесстыдстве – Венера! И наконец она открыла глаза, и из прорезей маски полыхнуло