водки себе и чаю с баранками им, и там, в душном угаре табака и прелых мужицких полушубков, перекрикивая шум пьяных голосов, начинал говорить, что жизнь – это не только красные знамена и построение социализма, жизнь – это ещё и пьяные мужики, и грязь, и вонь, и как это мерзко и недостойно человека – опускаться до такого вот состояния. Семен от этих походов вскоре отказался (рабочий человек, с детства взваливший на себя обязанности за семью, которые и не каждому-то взрослому были по плечу, он хорошо знал изнанку жизни), а Галя, не смея перечить отцу, ещё года два время от времени сопровождала его, пока один раз он не перехватил жадный взгляд расставлявшего у них на столе закуски полового, устремленный на его маленькую дочь. Он присмотрелся. Маленькой девочки не было и в помине. Перед ним сидела очень красивая девушка в мужском платье. Как это он не заметил, что она уже выросла? Поспешно расплатившись, он схватил дочь, которая безмятежно жевала баранку, за руку и потащил её, недоумевающую, за собой к выходу. Так закончились эти уроки, о которых дочь, вспоминая отца, с улыбкой рассказывала, каждый раз приговаривая, что они не прошли для нее даром: от пития и, соответственно, от пьяниц они её отвратили, а вот от жизненных ошибок уберечь не смогли.
Жить становилось полегче. Карточки не отменили, но открылись разрешённые властью частные магазины, и кусок настоящей сочно-розовой ветчины с мраморными прожилками сала, и штука какого-нибудь солидного серого коверкота или приятно-шершавого на ощупь креп-жоржета с разбросанными по всему полю мелкими цветочками стали реальностью, которую мать в один из дней и воплотила в жизнь, пошив Гале, как старшей, из него платье, отчего та ещё больше похорошела, что неизбежно сказалось на повышении к ней интереса лиц мужского пола, которые буквально не могли пройти мимо, чтобы не обернуться. Результатом такого интереса стало её в восемнадцать лет замужество по большой любви за дважды до этого женатого человека по имени Роман, любителя и любимца женщин, увлекавшихся им не только за его мужественную внешность, но и за прекрасные манеры, умение говорить на трёх иностранных языках, энциклопедические знания и… тайну, которую они в нем подозревали. Тайна и вправду была, и заключалась она в том, что родился он в богатой семье, что в рабоче-крестьянском государстве не только не приветствовалось, но даже создавало опасность для жизни. Отец его был до революции купцом первой гильдии (Бог его знает, за какие заслуги перед Отечеством этой привилегии удостоенным, так как на российских подданных иудейского вероисповедования она не распространялась), поэтому жили они в Москве, а не в черте оседлости, и двух своих сыновей, Романа старшего и Даниила младшего, он отправил учиться в частную школу в Германии, хорошо понимая непреходящую ценность хорошего образования. Роман даже успел поучиться в Гёттингенском университете, который, правда, по причине начавшейся в тысяча девятьсот четырнадцатом году войны России с Германией не успел закончить, и доучиваться