как слеза, бульон. В нем плавало хирургически точно нарезанное вареное яйцо. И только под тарелкой Алисы была положена широкая клеенчатая салфетка, призванная минимизировать ущерб.
– Фу, суп, – немедленно запротестовала Алиса.
– Милая, нужно обязательно есть жидкое и горячее, хотя бы раз в день, – ровным тоном прервала детские страдания Моника, входя в комнату.
– Здравствуй, дорогой, – кивнула она мужу.
– Здравствуй. – Карл нарочито небрежно отодвинул стул, стоявший в изголовье стола и больше напоминавший трон. Тот прочертил на паркете очередные царапины. Моника вздрогнула, но не подала виду, что ее это расстроило.
Потрепав дочь по голове, Карл с трудом втиснул свое большое тело между двумя ручками.
– Давно пора купить новые стулья, – угрожающе начал он.
– Хорошо, – кивнула жена.
Карл знал, что завтра же мебель в столовой будет заменена.
Моника подошла к крутившейся на стуле Алисе и попыталась заправить той за воротник платья белую тканевую салфетку.
– Не хочу, – снова закапризничала девочка. – Я так буду кушать!
– Есть, – автоматически поправила Моника и ловко завернула уголок салфетки за отворот наряда принцессы.
– Кушать, – уперлась Алиса и содрала салфетку. Моника перехватила ее руку, не повышая голоса и не теряя терпения, снова попыталась вернуть салфетку на место.
– Милая, ты запачкаешь свое платье. Где ты видела принцесс в грязных нарядах?
– Ты постираешь, – возразила Алиса. Карл фыркнул, довольный сообразительностью и находчивостью дочери.
– Оно испортится, потому что порошок и частые стирки разъедают ткань. – Моника постаралась отвлечь дочь разговором и снова заправила уголок салфетки.
Алиса задумалась, но не смогла сразу подыскать достойный аргумент. Моника, удостоверившись в том, что наряду дочери ничего не угрожает, вернулась на место. Высокая, тощая, в простом узком темном платье. Родись она лет сто тому назад, вполне могла бы послужить моделью для «Американской готики» Гранта Вуда. Сухая, аскетичная, строгая. Стянутые в тугой узел внизу затылка русые волосы, лицо, на котором морщины уже пропахали глубокие борозды. Неизменная белая нитка жемчуга, как и тонкие поджатые губы вкупе с осуждающим взглядом, лишь добавляли ей сходство с героиней картины.
Казалось, Моника не одобряла все, что мешало идеальному для нее порядку вещей. Не одобряла мужа, набравшего за последние десять лет более полцентнера веса. Не одобряла бунтующую и неповинующуюся дочь. Каждый раз, когда она смотрела на Алису, во взгляде не было ни капли любви, нежности или сочувствия. О гордости и восхищении и речи не могло быть. Единственная эмоция, которая легко читалась на этом простом суровом лице, было удивление. Непонимание: как она могла породить эту принцессу?
Старинные напольные часы из красного дерева пробили девять. Время ужина.
Моника села напротив мужа. Она заняла лишь половину сиденья, на стуле оставалось еще место для