пряжа разорванной когда-то ткани вновь срастается единым целым, обрывками давних, давным-давно позабытых желаний, снов, надежд, грез и иллюзий соединяясь с повзрослевшими, неузнаваемыми своими продолжениями, словно эхом прошлого, вернувшимися домой.
Мягким шелестом осыпаются секунды, и струится из лампы желтый свет, и юноша Ленского тих и печален, будто укутанный золотом грусти вечного, нескончаемого листопада. Словно забыв о своей легкомысленной ипостаси, словно заблудившись в лабиринтах бесконечных раздумий своего alter ego, он молча замер в полумраке призрачного алькова, смущенный, растерянный, безмолвный.
Уже давным-давно сказаны все дежурные фразы, отдана дань вежливости и условностям, и теперь впереди – самое важное, самое главное, самое деликатное. Самое простое и сложное, желанное и страшное, спорное и неоспоримое.
Впереди – целый мир, целая Вселенная, простершаяся миллиардами световых лет, Млечных путей, больших и маленьких Солнц, спрессованных в один взгляд, одно дыхание, одно мгновение, экстрактом счастья замерших на чаше небесных весов. И надо только начать, выполнить обряд из слов, интонаций, взглядов, сплетенных в аллегорические кружева любви, и все, этот мир – в твоих руках! Теперь-то он уж точно откроется перед тобой, откроется без всяких усилий и условий, пленительной простотой разоблачая надменное мироздание, настежь распахивая все его двери, открывая его самые страшные, самые сокровенные тайны.
И Ленский уже готов, уже делает несмелое движение навстречу, но что-то останавливает его, что-то связывает, мешает сделать решающий шаг.
Словно ребенок, он оттягивал этот момент до последнего, узорами пустого красноречия увиваясь вокруг сути, робко подбираясь к ее загадочной сердцевине, раз за разом, замирая перед ней в муках страха и нерешительности, снова и снова шарахаясь от нее прочь.
С ужасом, с изумлением он вдруг обнаружил, что ничего не может. Он огрубел, потерял легкость и беспечность, совсем разучился ориентироваться в хитроумной паутине любви. Разучился плести силки из уступок и недомолвок, утратил искусство интерпретации и криптографии, где-то на остывших камнях бесконечных дорог растерял навыки и привычки победительной молодости. Совершенно неожиданно он поймал себя на мысли, что отчаянно боится, не в состоянии даже подумать о близости с любимой, и сейчас любой юнец, сорвавший поцелуй своей подружки, может смотреть на него свысока.
Воспоминания о том, как легко и просто все это давалось ему прежде, лишь добавили едкой горечи в чашу его страданий, и, может быть, впервые за много лет он готов был капитулировать, капитулировать, даже не вступив в сражение.
Предстоящая процедура признания представлялась ему чем-то абсолютно непосильным, походом в лабиринт, полным ям и ловушек, где за каждым поворотом прячется Минотавр, готовый растерзать любого, покусившегося на святая святых, и он лихорадочно нащупывал пути отступления, какую-нибудь лазейку