яркости. Бывает, гибнет человек, пламенем должен гореть, ведь последние витки делает, а не может он зажечься.
Мстислав Романович. А о себе ты что думаешь?
Толоконников. Я всю жизнь горел. Я и в танке горел, и с планом горел, да и в семейной жизни горел, как тебе известно. А вот вы, Мальчевские, гореть не можете.
Мстислав Романович. И нравится тебе твоя горящая жизнь?
Толоконников. Мне? Нравится. У меня каждый год в памяти. А ты можешь хоть один вспомнить?
Мстислав Романович. А ты как думаешь?
Толоконников. Не можешь. Да что там год! Вот есть люди тридцатых, сороковых, пятидесятых, шестидесятых, в конце концов, годов. Я, например, человек пятидесятых. А ты? Ты без времени. Сам себя-то к кому причисляешь?
Мстислав Романович. А зачем меня куда-то причислять? Причислить можно станок или грузовик. А человек живет по-разному. Иногда и по законам каменного века.
Толоконников. Снова ты виляешь, я не знаю. Ну, какие тебе люди ближе, с кем ты нашел бы общий язык?
Мстислав Романович. Со свободными.
Толоконников. Это еще что?
Мстислав Романович. Как тебе объяснить… Свободный человек не тот человек, который пользуется абсолютной или относительной свободой. Свобода – это широта и независимость кругозора.
Толоконников. Снова ты… Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Ты когда оформился, как человек?
Мстислав Романович. В середине пятидесятых.
Толоконников. Вот так и говори. А ты – кругозор. Нет у тебя точности. Нет. Нигде нет. Читал я твои вирши…
Мстислав Романович. Я тебе не разрешал их читать!
Толоконников. Ой-е-ей. Ты что, девочка? Дневник ведешь? Честный человек ничего не должен стыдиться. Он весь может показаться и сказать: вот он, я.
Мстислав Романович. Это вопрос порядочности.
Толоконников. Где-то слова выкапываешь – порядочность, независимость. Нет у тебя точности. И в стихах. Ты в каком веке живешь? Люди по Луне ходят, а она у тебя какая-то вдова. Лес у тебя черно-золотой. Не бывает такой лес. Печаль у него маслянистая. Это клеенка бывает маслянистая, понял? Или глаза у старого кота. Но это ладно, бог с ним. Я в этих вещах не спец. Может, допустимо. Не заметил я у тебя, Слава, силы. Не той силы, знаешь, что любит покричать с эстрады, а в бою – в кусты, и не той, что грубой массой берет. Горения у тебя нет. А? Понял, какой я круг сделал, все охватил? И снова – горение, огонь!
Мстислав Романович. Что ж… (Пауза.) Возможно, ты и прав. Нет у меня горения. Ты знаешь, что от жизни я ничего или почти ничего не жду сверх того, что она дает. Я инвалид. Человек, который жив лишь формально по общим меркам. Зачем же мне гореть? Сила жаждет, так говорят. И я смотрю, как сила жаждет. Пятьдесят лет смотрю и должен сказать, что смотреть на это неприятно. И единственное, чего я добиваюсь – это предельной честности и непредвзятости своего взгляда.
Толоконников. Вот! своего! Своего, из своего угла, со своей колокольни! Не те времена, дорогой, не те. Это тебе не девятнадцатый век. Свой угол сейчас – это просто угол и то, что ты там из него видишь, никого не волнует. Начхать на то, что ты там разглядываешь