обитой ис’шерским шелком, и буквально чувствовала, как мой пропыленный зад оскорбляет труд тех людей, что не жалея сил ткут это совершенство. За моей спиной было огромное окно в пол, за которым находилась широкая терраса, судя по размерам и множеству цветов, высаженных на ней, предполагалось, что господа аланиты будут проводить на ней вечера, предаваясь романтическим мечтаниям, или гуляниям, или еще чем-то более осязаемым, но непременно романтическим.
– Знаешь что, – вдруг зло оскалился мой «пациент». – Я хотел с тобой по-доброму! Так, чтобы и тебе выгода была! Ведь как это ни печально признавать, но я вроде как обязан тебе! Но будь я проклят, если стану терпеть подобное! И уж тем более не стану позориться перед братом, показывая ему тебя, предварительно не укротив твой нрав!
– Мальчик, – устало посмотрела я на него, – что ты можешь такого, что я еще не видел в своей жизни? Что ты можешь сделать со мной, чего уже не сделали подобные тебе?
– Как насчет того, чтобы укоротить твой поганый язык?! – зло вызверился аланит, обжигая меня темным взглядом.
– Он отрастет уже на следующий день, – пожала я плечами. – Ты забываешь, кто я такой, малец. Дар Двуликого, как и его творец, имеет две стороны.
На миг мне показалось, что мой ответ шокировал этого мелкого поганца настолько, что он готов был обнять меня и извиниться. Но мерзкий пройдоха лишь окликнул своего слугу:
– Римс, отведи нашего гостя в подвал и позаботься, чтоб ему было там комфортно…
– «Было там комфортно»! Вот же скотина бескрылая, что б тебе не сдохнуть в пустыне?! – зло сплюнула я, понимая, что еще пару часов – и я перестану чувствовать руки. Тоже хороша, и чего мне не сиделось на той чудесной кушетке?! Эх, язык мой воистину – мой самый лютый враг. Но и я уже не в том возрасте, когда так легко удержаться от старческого ворчания… Хорошо, не от ворчания! Оно могло бы быть и безобидным. Просто не могу я уже сдержаться. Не могу терпеть, когда надо бы помолчать. Настолько я устала от этого мира. Настолько тяжело мне играть по правилам, которые так любят соблюдать сильные мира сего, раздуваясь от собственной важности, будто их не первый день пучит.
– Эй, – писклявый голосок от противоположной стены заставил меня вынырнуть из собственных мыслей и обратить внимание на человека, что был прикован напротив. Тощий паренек лет шестнадцати буквально висел на кандалах, потому как сил стоять у него, похоже, уже не было. – Ради Лурес, не могли бы вы потише, – взмолился он. – Если они услышат, то нам обоим несдобровать.
– Похоже, то, что ты вот-вот отдашь душу на суд Литы от истощения, – это несомненная удача, не так ли?
– Может быть хуже, – зловещим шепотом поведал он.
– Ребенок, тебе не говорили, что ты довольно здраво мыслишь для своих лет?
– О чем вы? – устало промямлил он, явно находясь на грани обморока.
– Всегда может быть хуже – золотые слова, малец. Кстати, случаем не подскажешь дедушке, где мы?
– Вы