часов двенадцать минут двенадцать секунд мир исчезает. Ну, как вчера. А нас всех куда-то ещё переносит, и всё по новой. Две-три недели, и снова конец света. Если держать кого-нибудь за руку, то окажешься где-то рядом с ним. Федя у нас самый головастый – у него остальные подробности.
– Ясно. – Николаев отпил из своего бокала. Не то чтобы стало понятнее, но появилась какая-то опора под ногами.
– Слушай. – Она взяла его за руку. – Будет жутко хреново. Тебе ведь уже снилось, как тебя сбили, да? Снилось?
– Снилось. – Николаев опустил взгляд. Стало тоскливо и неприятно. Мария взяла его за руку.
– Посмотри вокруг, – она обвела всё взглядом. – Этим людям осталось две или три недели. Потом они все умрут, ясно? Или просто исчезнут, или как вчера – жуткая, неприятная смерть. А мы останемся. Мы всегда, блин, остаёмся.
– Хочешь ругаться – ругайся. Я и не такое слышал.
– Да, ты же таксист, – она рассмеялась. – Не похож ты на таксиста. Верь или не верь, тебя сюда занесло надолго. Может, навсегда. Тебе нужно продержаться первую неделю, потом будет легче. Если хочешь, помогу. Но помни, чуть что – сразу в лоб.
– Спасибо, Мария. – он поднял взгляд.
– Маша. – она допила стакан и налила себе из сифона ещё. – Слушай, как в старые времена, сифоны!
– Спасибо, Маша. – ему стало зябко и тревожно, невзирая на жаркий летний день. – Говоришь, первую неделю?
Она покивала.
– Станет легче, привыкнешь. Я уже пятнадцатый год привыкаю. А дядя Гоша тут сорок лет.
– Сколько?! Шутишь?
– Такими вещами не шучу. – Она посмотрела ему в глаза. – Слушай, идём на квартиру. Приведу тебя в порядок. И Кошку твою обустроим, ей тоже дом нужен.
– Проходи, – позвала Мария. – Дверь закрой сам, тут замок не защёлкивается.
Николаев машинально повесил портфель на вешалку. Только если нёс что-то тяжёлое, ставил его на пол.
«Папа? Папа пришёл!»
Голос Дениса – показалось или нет? Если показалось, то настолько явственно, что на секунду стало очевидно: всё, что было до того – дурной сон. Потерял сознание, потом непонятно как приехал из той больницы, и вот он, дом. Сейчас посидеть, вручить сыну игрушку, и рассказать, какая чертовщина примерещилась. Всё, конечно, сыну не расскажет – расскажет Марии. Своей Марии. А сейчас и она выйдет, улыбнётся и скажет, вытирая ладони о фартук, «Ты уже? У нас уже всё готово».
Голова закружилась. И сразу вспомнилось: Даша, выбегает, удивление и радость на её лицеж их троих, с Дашей и Еленой разговоры, а потом – кровь на губах и лице Даши, белые, как восковые, глаза, рёв и шипение. У меня и у них отняли жизнь, подумал Николаев, и злость накатывала – не остановить. Всё отняли. И за что, интересно? Что я такого натворил, чтобы со мной так?
Ему померещился вой и шипение из соседних комнат. Бластер сам собой лёг в руку, вновь оказался тяжёлым – вот эта едва заметная кнопка снимает с предохранителя, а это – выбор режима стрельбы, сейчас – точечный, лучом.
– Сергей? –