было снова попытку решить означенный вопрос, но она также не увенчалась успехом. Итак, с тех пор дело с храмом остается неразрешенным в смысле финансовом. Церковь ютится, по-прежнему в школьном помещении, мало пригодном для богослужений, оно не вмещает всех молящихся и, по-видимому, таким положение останется еще долгие годы.
При разнообразной деятельности в Сеуле, не терпевшей отлагательства, о. Хрисанф не предполагал поначалу распространять проповедь в провинции, тем более, что не имел для сего времени, но один случай, довольно характерный, заставил его открыть стан для этой цели, а именно в деревне Мунь-сан-пхо. Вот что он писал по этому поводу в одном из своих донесений в Св. Синод в 1903 г.
«В прошлом году, вскоре по возвращении моем из России, к нам в Миссию стал ходить один кореец, на вид очень приличный, серьезный и как будто из ученых.
Восточные ученые, да впрочем, и европейские тоже, имеют особый вид, вид сосредоточенного и довольно нервного человека; показался мне и этот таковым.
Для меня это было очень важно, ибо мысль о переводах ни на минуту не выходит из головы: вот, думаю, Господь посылает мне и человека, который сможет в этом помочь… Надежды мои, и именно с этой стороны, не увенчались успехом: стремления у него были более скромные, чем я ожидал: ему хотелось познакомиться с православной верой и затем креститься.
Прошло месяца два его исправного хождения в Миссию, как он вдруг заявил мне, что ему нужно отлучиться в деревню навестить свою семью, обещал снова возвратиться к нам. Действительно, недели через две он снова явился с заявлением, что его односельчане в количестве нескольких человек желают принять православную веру и просят кого-либо из нас приехать к ним и побеседовать с ними и послужить у них, для каковой цели они приготовили даже отдельный дом.
Я так и сделал. На третьей неделе Великого поста, взял с собой корейца-переводчика и отправился верхом на лошади в ожидавшую нас деревню Мунь-сан-пхо. Приехал я туда вечером: деревня очень большая (дворов около 500), длинной лентой растянулась она у подножия невысокой горы на берегу большой реки. В центре деревни на искусственно сделанной площадке стоит одинокая фанза[55], о которой говорил кореец, как о доме, приготовленном для службы. К площадке приделаны с улицы ступеньки в виде лестницы, вокруг самой площадки – живая изгородь из кустарника.
С первого взгляда на фанзу я заподозрил, что это «ыизделие» американских миссионеров: не раз мне приходилось видеть их молитвенные дома, устраиваемые именно таким образом. Когда же я вошел в фанзу, то совершенно убедился в том, что этот дом есть не что иное, как церковь американских миссионеров. Одна комната в доме (большая) предназначалась для собеседований, к ней примыкает другая, поменьше – для женщин и, наконец, еще два небольших кана[56] – помещение для миссионера на случай его приезда. Часть большой комнаты кореец отделил легкой перегородкой в виде иконостаса с царскими вратами,