Давайте хотя бы отойдем в тот угол.
Мы встали за прилавком газетного киоска, который сейчас был закрыт. Тюля молчит. Колет? Если колет… Нет, дорогой Тюля, этот номер прошел у тебя только один раз. Второго не будет.
– Я говорил то, что знаю. Я только… слышал об этом.
– От кого?
Вряд ли Тюля сейчас скажет о Зенове. Отлично. Только я один понимаю, что, если он об этом сейчас не скажет, это будет его серьезный раскол.
– Ну… не помню. Кто-то из фарцы. Это было все-таки давно.
– Губченко… Вы что, считаете, что с вами говорят дураки? Вы не помните того, кто сказал вам о коллекции, тысяч сто для которой фраерская цена?
Тюля в раздумье. Он действительно растерян. О Зенове говорить он все-таки не хочет. Что ж, все это работает сейчас против него. Нужно менять роль. Менять роль… Жестко давить на него. Как можно жестче.
– Товарищ Губченко. Вполне официально прошу вас вспомнить, не знаете ли вы еще что-нибудь о крупных вещах.
Тюля никак не решается. Да, теперь я улавливаю только одно в его молчании. Он боится. Панически боится. Собственно, на колье ему наплевать. Он просто боится.
– Значит, вы ни о чем, кроме уже перечисленных короны Фаберже и так называемых орденов, не слышали?
Сейчас Тюля просто вызывает жалость. Он не хочет говорить.
– Губченко. Скажите честно, вы хотите, чтобы вам сейчас вернули паспорт и билет? Хотите спокойно улететь в Москву?
Тюля молчит. Этот «детский» вопрос для него унизителен.
– Так хотите или нет? Если вы мне сейчас не ответите, предупреждаю – потянете за собой хвост. За четко заведомую дачу ложных показаний. Только не вздумайте опять подсовывать липу. Скажем, что-нибудь вроде нумизматической коллекции Коробова. – В другое время эта фраза вызвала бы у меня улыбку, но сейчас я был серьезен. Кажется, Тюля готов. Ну что, пора бить. – Поймите – мы знаем о петровском колье. Да, да, о колье Шарлотты. У нас есть несколько вариантов и кандидатур. Нам нужно только одно – услышать, на кого в свое время выходили вы. Кроме Зенова.
Подействовало. Прилично подействовало.
– Именно Зенова. Предупреждаю: может быть, и мы знаем об этом человеке.
Как не хочется ему говорить. Как не хочется.
– Ну… – Тюля выдавил это через силу. – Был такой. Веня Голуб.
– Как? Голуб?
– Да, Веня Голуб. Вениамин Голуб. Если по кличке – Герасим.
Голуб. Голуб. Кличка – Герасим. Я ничего о таком не знаю. Абсолютно ничего. Эдик, кажется, тоже не упоминал ни такого имени, ни клички.
– Откуда он?
– Из Москвы.
– Адрес его знаете?
– Нет, адреса не знаю. Знаю, что работает в институте Гипрогор. Еще – домашний телефон.
– Какой?
– Двести четырнадцать – пять четыре – одиннадцать. Двести четырнадцать – пять четыре – одиннадцать. Черт.
214—54–11. Стоп. Да ведь это же телефон из записной книжки Горбачева! Вениамин Михайлович. Вот так номер. Значит, «Вениамин Михайлович» – это Голуб. Проверим еще раз.
– Как его отчество? Этого Голуба?
– Вы