понятия у них были примитивные, книжные. Конечно, я называю здесь только некоторые, наиболее запомнившиеся фамилии.
Среди курсантов были и парни из сравнительно обеспеченных семей. У Вовки Гулакова и Алика Дядюнова отцы были майорами, а у Генриха Кунцмана отец был начальником управления торговли (по словам Генриха) всего Ленинграда или Ленинградской области (запамятовал). Генрих был весьма неопрятным, с многочисленными крупными гнойными прыщами на лице и шее, зимой никогда не умывающимся из-за отсутствия тёплой воды, издающим очень неприятный специфический запах. Но зато у Генриха всегда были не только ленинградские конфеты, но и папиросы «Беломорканал» табачной фабрики имени Урицкого, очень в те годы популярные. Если мне не изменяет память, Генрих не выдержал «тягот и лишений» и был отчислен из училища. Был и ещё один легальный «иерусалимский казак» из Питера, некто Штокман, запомнившийся своей молчаливостью и ещё более сильным, чем у Кунцмана отталкивающим специфическим запахом тела.
Уникумом в нашем взводе был, конечно, Лёня Порошин. Родного отца у него не было, был отчим, а мать занимала очень высокий пост в министерстве финансов Армянской ССР. По каким-то соображениям, может быть для того, чтобы не мешал дома, они и определили Лёню в училище. Это был очень начитанный и грамотный парень, любивший и умевший довольно аргументированно разглагольствовать на любую тему, да так, что часто хотелось просто заткнуть ему рот или, по крайней мере, себе уши, чтобы не слышать этот непрерывно изливающийся, словно слюна, словесный поток. Учиться в училище он не хотел, военным стать не стремился, соблюдать воинские требования было для него сущим мучением. Лыжная подготовка в училище была обязательной, помимо плановых занятий, зимой почти каждое воскресенье устраивались гонки на 10 километров. Для южного человека, впервые увидевшего настоящий снег и лыжи в Гомеле, было, конечно, трудно пройти эти километры. Если Порошина ставили на лыжню, то весь взвод шёл и впереди и сзади, чтобы Лёня не потерялся. При полном нежелании Лёни двигаться на эту «увеселительную» прогулку уходило по три-четыре часа. Нам это было нужно? Дабы не ходить на занятия, а попасть в лазарет, Лёня среди ночи, как приведение, в одном нижнем белье и босиком, шёл на улицу и ложился где-нибудь за кустами на мокрую землю или на снег. Но, честное слово, ему редко удавалось простудиться и заболеть. Тогда он избирал тактику не отвечать на занятиях, демонстрируя, таким образом, своё полное безразличие к учёбе. В конце концов его на втором курсе отчислили из училища и направили в войска дослуживать до положенных в те годы трёх лет. По дошедшей до нас информации, тоже не выдержав «тягот и лишений», Лёня покончил с собой.
У нас, простых крестьянских и рабочих парней, возникал тогда неоднократно законный вопрос о целесообразности иметь среди офицеров Советской Армии такой балласт. К сожалению, среди курсантов была некоторая часть парней не только