кой системе Ridero
Кровью безучастного Скинни, новообращенного и потерянного Кри-кри, моей
Алкоголем
Ниппония! Ниппонцы! Роппонги!
Во французском городе Анси, где я и Скинни отдыхали по приглашению местного гитариста Кристофа, мы что-то справляли. Возможно, Новый год, хоть и с запозданием в два-три дня.
Я, Скинни, Марко и музыкант по имени Жером, зарабатывавший на жизнь трешовыми комедийными выступлениями авиационной тематики, где все роли принадлежали одному актеру – ему. Индеец по имени Марко, натурализованный француз, гитарист-самоучка, работавший на фабрике по производству колоколов (он настраивал колокола) был одним из приглашенных на празднество гостей, а также человеком, не забывшим свои корни, не отступившим от родной культуры. Короче, у себя в квартире он выращивал марихуану. Как оказалось, очень сильную.
Вчетвером вышли на балкон, в теплую ночь Анси и воздух чистых Альп. Марко забил трубку. Мы раскурились. Я отъехал уже после второй или третьей затяжки, причем довольно сильно и необычно, ощущение было схожее с курением гидропоники (не столько вялость, сколько бессилие, холодный пот и бьющееся сердце) с четко выраженным психоделическим эффектом, включая не только зрительные, но еще и умственные галлюцинации.
Жером превратился в дьявола, с седыми развевающимися волосами и кошачьими глазами (узкие вертикальные, жутко нечеловеческие на человеческом лице глаза-зрачки), а Марко – в доброго ангела. Они заговорили со мной, Жером вещал быстро и точно, отчетливо, никого не слушая, не давая себя перебить или остановить, четко всаживая понятия своего дьявольского мира в мой мозг. Марко же увещевал медленно и мягко. И было ощущение, что со мной говорили два меня. О чем я забыл сразу же, как покинул балкон. Как покинул балкон – я тоже не помню. Помню только, что Жером говорил про колесо. Все начинается с колеса, сказал он и показал руками круглое колесо. Колесо вращалось.
На Скинни трава не подействовала.
На следующее утро зрение было непривычно размытым. Приходилось подслеповато щуриться, чтобы разглядеть вывески на кабаках и надписи на улицах, значения которых мы все равно не понимали, не говорили по-французски. Que? Мы отправились в Лион, чтобы вылететь оттуда на родину. Дурацкое слово.
Кристоф проводил нас до железнодорожной станции, два часа пути и мы в городе. До регистрации на рейс в аэропорту имени Антуана де Сент-Экзюпери было около двенадцати часов. Слишком большой период времени, чтобы проводить его трезвым. К тому же нам (мне) надо было отойти от лекарства Марко. Алкоголь должен был не только скрасить одиночество двух усталых путешественников, но и вернуть нам зрение и в какой-то степени восполнить силы. В общем, алкоголь. Мы отправились в бар в старой части города. Спустились по лестнице в подвальное помещение, не очень ярко освещенное, заняли столик и сказали немолодому, не говорившему по-английски официанту (разглядывая меню):
– Caresse mes fesses, je t’en prie, – Эйк.
– Mois je ne crois pas que ce ne soit pas de beurre! – Скинни.
Должно было быть смешно, но официант нас не понял. Нас многие не понимают. Тыкая пальцем в меню со словами «s’il vous plait, muchacho» мы заказали бутылку вина и несколько бокалов пива. Я закурил. Скинни закурил. В зале было не так много людей, в основном – привлекательные молодые французы. Мы быстро прикончили вино и принялись за пиво. Посетители говорили тихо. Европа.
На середине второго бокала пива, когда я был уже достаточно пьян, чтобы погрузиться в обычные размышления о своем абсолютном недовольстве жизнью, в зал вошел очередной француз. Высокий, худой с аккуратной щетиной. На вид ему было около тридцати лет. Он сел за соседний с нашим столик. Посетитель этот не был похож на иностранца (для Франции), что-то шевельнулось во мне, когда я его увидел, что-то, оставшееся в крови от тысяча восемьсот двенадцатого года. Не злость и не ненависть, просто желание заколоть его штыком. Француз.
– Эй, Скинни, смотри, булка французская, – Я кивнул в сторону нашего соседа.
– Ага, – ответил Скинни, – Caresse mes fesses, je t’en prie, – громко произнес он.
Я рыгнул в подтверждение. Так же громко.
Француз встрепенулся. Сказал:
– Замолчите, – по-английски.
– Эй, что это значит, чертов лягушатник! Ешь своих лягушек да помалкивай, – ответил Скинни и рыгнул.
– Молчать, булка французская, – поддержал я, – Мало мы вас в тысяча восемьсот двенадцатом году давили. Не додавили.
Француз поднялся, щуплый, высокий, но гордый.
– Меня зовут Кри-кри, – высокомерно произнес он. – Никто не смеет так со мной разговаривать, – Он шлепнул Скинни по лицу бумажным меню.
Я пьяно забрался на стол и прыгнул с него на «меня зовут Кри-кри», однако тот ловко отреагировал головой и разбил мне нос своим гладким ухоженным французским лбом. Скинни попытался снести Кри-кри голову стулом, но тот уклонился и ударил ногой в живот. Скинни сложился, повалился на пол.
– Ах ты булка французская, – прохрипел он.
Я