непролазье.
Справа же, прямо от дороги, вздымались круто вверх скаты сопок, заросшие таким же сумрачным лесом, но сейчас освещенные предзакатным солнцем и потому казавшиеся еще более мрачными и непролазными.
Солнце висело над дальними горными хребтами, небо было чисто, тени длинны и глубоки, воздух свеж и терпок от буйного цветения тайги.
Кривоносов любил это время года, его властно тянуло в тайгу, к ночному костру, он любил охоту, особенно – охоту на людей: тут свой, ни с чем не сравнимый азарт, а после каждой такой охоты, если она была удачной, ты как бы поднимаешься над всем миром и начинаешь чувствовать себя более чем просто человеком. Удивительное состояние.
Павел не мог объяснить себе этого состояния, сравнить его тоже было не с чем, разве что с основательным подпитием или с ночью, проведенной с жадной до мужских утех бабой. Впрочем, это не совсем то, и предвкушение необычного состояния души и тела уже будоражило кровь, так что Павел невольно начинал оглядываться и всматриваться в густой мрак подступающей к дороге тайги, вслушиваться в ее шорохи и голоса, готовый в любую секунду выхватить оружие, броситься в сторону, раствориться среди мрачно настороженных деревьев…
Дорога дала ответвление и побежала дальше.
Справа, метрах в двухстах, показались низкие навесы, под которыми промывали породу, открылся черный зев рудничного штрека. Из него по деревянному трапу выкатывались одноколесные тачки, толкаемые вытянутыми в свечку тачкогонами. Там и сям под грибками торчали бойцы охраны с винтовками "на руку", своей неподвижностью напоминающие пеньки от сгоревших во время лесного пожара деревьев. Почти такие же пеньки, но не в переносном, а в прямом смысле слова, окружали штрек и промывочную площадку по скату сопки: лес здесь выжгли и вырубили специально, чтобы меньше было соблазнов для побега, а если кто и кинется бежать, так почти на полкилометра спрятаться будет негде, и если не догонит его пуля, то догонят собаки.
Кривоносов миновал один рудник, второй, третий. Все они по какому-то непонятному плану вгрызались в одну и ту же гряду сопок и, может быть, даже в одно и то же место в глубине этой гряды, где проходила золотоносная жила, но только с разных сторон, потому что дорога все время забирала вправо, как бы окружая эти невысокие сопки, и все время вдоль дороги бежала по камням шумливая речушка, состоящая из двух потоков: чистого основного, и мутного с промывочной водой, который держался у левого берега и долго не смешивался с основным потоком.
Возле четвертого рудника дорога заканчивалась, упираясь в изрытую лощинку. Здесь тоже были и навесы, и лотки, и трапы, и черный зев штрека, – все, как положено. Не видно было только людей, да под грибками не торчали охранники. Со стороны четвертого рудника тайга отступила к самой вершине сопки, бока ее весело зеленели травой, мхами и куртинами низкорослого кустарника, кое-где поднималась молодая пихтовая поросль да желтели оползни и размывы, среди которых там и сям чернели пни – остатки некогда сгоревшего