как мы уже говорили, нельзя считать спонтанными ни его добавление к письму съезду от 24 декабря, ни, тем более, приведенную выше совершенно секретную и весьма резкую записку в адрес Сталина.
Она адресована «лично», хотя и с копией, предназначенной для Зиновьева и Каменева. Выходит, эти два члена Политбюро вели «конспиративные» разговоры с Надеждой Константиновной, обсуждая, в частности, поведение Сталина. Мог ли Ленин от них узнать о ссоре Сталина с Крупской? Трудно сказать. В то время они не были сторонниками Троцкого. Конечно, политики могут иметь какие-то свои, нам не понятные основания для тех или иных поступков. И все-таки, вряд ли «компромат» на Сталина исходил от них (если только в тот момент у них с Троцким не было тайного сговора).
4 февраля, как отметила М. А. Володичева, Владимир Ильич диктовал продолжение статьи «Лучше меньше, да лучше» больше получаса. «Вид свежий, голос бодрый… Надежда Константиновна передала мне, что у него был немецкий доктор (Ферстер), который наговорил ему много приятных вещей, разрешил гимнастику, прибавил часы для диктовки статей, и что Владимир Ильич был очень доволен». Однако после двухчасового перерыва его состояние ухудшилось: «Темп диктовки был медленнее обычного. Компресс на голове. Лицо побледнело. Видимо, устал».
На следующий день ему лучше не стало. Диктовал медленно, а после очередной запинки сказал:
– Что-то у меня сегодня не гладко, не бойко идет.
Вечером того же дня он работал 20 минут, был относительно бодр, хотя говорил медленно, жестикулируя левой рукой и перебирая пальцами правой.
Лечащий врач в эти дни отметил, что у Ленина наблюдались «сперва незначительные, а потом и все более глубокие, но всегда только мимолетные нарушения речи… Владимиру Ильичу было трудно вспомнить то слово, которое ему было нужно, то они проявлялись тем, что продиктованное им секретарше он не был в состоянии прочесть, то, наконец, он начинал говорить нечто такое, что нельзя было совершенно понять».
Последнее замечание злопыхатели немедленно перетолковали как указание на бред безумца. Но в действительности наблюдалось расстройство речи, а не умственной деятельности. Это разные вещи. Нечто подобное происходит с теми, кто перенес инсульт, затронувший речевой центр, расположенный в левом полушарии головного мозга. Эти люди не теряют даже чувства юмора, хотя внятно говорить не могут.
У Ленина вновь и вновь наступали периоды улучшения состояния. Он упорно принимался за работу, диктуя свои статьи. 7 февраля, запнувшись на словах «и чем круче эта революция», несколько раз их повторил и засмеялся:
– Тут я, кажется, завяз окончательно, так и отметьте – завяз на этом самом месте!
Болезнь его протекает пульсациями. 12 февраля он не может работать из-за сильных головных болей, и врачи вновь категорически запрещают ему читать газеты. А уже днем 14-го Фотиева записывает: «Голова не болит. Сказал, что он совершенно здоров. Что болезнь его нервная и такова, что иногда он совершенно бывает здоров, т. е. голова совершенно ясна,