о мелочах: опытный глаз бы отметил, как теперь говорят, некоторую неадекватность действительности на этом снимке, а именно – если бы все в его жизни было в порядке – не должно бы быть на лацкане его пиджака вот этих ромбиков.
Я говорю не о праве его на них.
Все правильно и законно – он закончил три технических факультета. Даже больше – было у него четыре курса еще четвертого.
Он их, эти курсы технических вузов щелкал, как орехи, да по паре одновременно – занимался на двух факультетах сразу параллельно, для экономии времени по разным там общеобразовательным предметам – диаматам и историям Коммунистической партии.
На снимке у него два ромбика. А был еще и третий, вот только дочь его где-то пристроила среди своих игрушек…
Получив свободу, он сразу же – восстановил дипломы, подтверждающие образование. А при них получил и ромбики, которых в его время, еще не было
Суть здесь, в данном случае конечно не в ромбиках, а в другом – в признаках синдрома внутреннего состояния и постоянного ощущения себя чужим в этом мире среди своих граждан.
Значки учебных заведений, в те годы, уже носили некоторое время, только, так называемые «молодые специалисты», те, кто только что закончил институт и получил их, как приложение к диплому. Эта молодежь тоже «притиралась» к новой роли и значимости своей в обществе. Но только по-иному. Им хотелось показать всем окружающим, что они уже перешли как бы в другую весовую категорию этими значками. Они косились сами на эти значки, гляделись в зеркале, как молодые лейтенанты на только что пришитые золотые погоны. Со временем парадные погоны поменялись на будничные – защитного цвета, а ромбики были убраны куда-нибудь в старую шкатулку. И начинался новый период в жизни
Прости – это не упрек и, тем более, не ехидный посыл в адрес дорогого тебе человека. Это подсказка о едва заметных признаках синдрома болезни, породнившей всех нас, прошедших через ЭТО.
Подумай, каково ему было жить в новых условиях жизни после более, чем двадцати годах сталинских застенок!
Шрамы на душах остаются навсегда.
Они могут только зарубцеваться.
Мы все себя тогда так неуютно чувствовали в обществе – «на воле».
Но как ни парадоксально, все же именно те годы, когда росла ты, годы в конце ЕГО жизни, по-видимому, были самыми для него счастливыми в жизни.
Он был очень сильным человеком, неординарной личностью, с непоколебимой порядочностью, проявляемой независимо от условий, в которых находился, и с неукротимой жаждой справедливости.
Эти качества человеку тяжело нести в себе всегда, а тем более в неволе.
Отступиться же от принципов не могли заставить его ни два года следственных экспериментов над ним, ни двадцать три года каторжного существования.
В 1956 году твоего отца реабилитировали. По закону полагалось возвратить ему все, что было им утрачено.
Он же был очень скромен в своих потребностях.
Ничего не потребовал, хотя имел