пакетики, а по внутренним сторонам красовались засохшие тёмные круги.
– Девчат! Пошлите чай пить! – прокричала она в коридор.
– Ща! Идём… – пришло в ответ с небольшой задержкой.
На кухню, загалдело что-то обсуждая, вошли несколько женщин примерно одного бальзаковского возраста. Первой вошла Любовь Анатольевна из бухгалтерии. Она занимала самый старший пост среди всех присутствующих дам, и поэтому вела себя по-особому, но при этом не чересчур, чтобы не обрушить на себя гнев этакого маленького женского коллектива. Любовь Анатольевна понимала, что потеряв этот коллектив, коллектив старшего звена её к себе не примет, а если и примет, то не воспримет, как равную. Поэтому можно было вести себя чуть надменнее, но, не теряя доброты душевной, как говорится. В след за Любовью Анатольевной, зашла вахтёрша Зина и библиотекарша Галочка. Галочка была самая юная среди женщин, ей было тридцать четыре года. Все остальные любили ссылаться на её столь малый жизненный опыт, если разговоры заходили о «глубоком», не потому что это было так, а потому что так было положено. Если в женском коллективе есть самая молодая его участница, значит, она поневоле становится «Галочкой» – неопытной, наивной, молодой девчонкой тридцати пяти лет. Вахтёрша Зина – член коллектива низшего звена. Она была не молода и не стара, её должность была, как и не привилегированной, так и достаточно важной, ведь это именно она выдавала ключи от всех кабинетов, и в её воле было их не выдавать. Последней должна была зайти ещё одна участница чаепития, но её не было.
– Такс, а где бабу Клаву забыли? – Нина Николаевна сложила тучные руки на увесистой груди.
– Она сейчас третий этаж домоет и спустится. Там немного осталось, – отозвалась Зина.
Нина Николаевна была поварихой столовой производства. Работая на кухне, она имела доступ, как к заварке, так и к кипятку, поэтому была особенно уважаема. Белый халат обтягивал широкую талию Нины Николаевны, а чуть ниже – в бёдрах грозил треснуть по швам, сделав она более резкое движение тазом. Поэтому передвигалась она плавно, не спеша, походя на большой белый айсберг.
Все дамы расселись по своим отточенным годами местам и взялись за ещё более отточенные чашки и стаканы. Время от времени над столом мелькали руки, тянущиеся за очередной печенькой-рыбкой.
– Ох девчат… устала Я, – начала Зина. – Я вот бьюсь с ним, бьюсь, а толку никакого. Вот что Я с ним только уже не делала, и била и кодировала и Христом-Богом молила, а всё хоть бы хны. Тьфу! – Она утрированно сплюнула в сторону.
– Что, так и пьёт? – С сочувствием спросила Любовь Анатольевна.
– Да ладно бы пил, так ведь он ещё и вещи из дома таскать начал. Всю совесть пропил, алкаш проклятый. Что б ему пусто было, – Зина немного отпила из белой чашки с отколотой ручкой.
– Да плюнь ты на него, и размажь. Домой не пускай и всё. Глядишь где-нибудь в подворотне с такими же