так описывал здешний общественный пейзаж:
Этот скромный окраинный город был тогда похож на какую-нибудь балканскую столицу по напряженности жизни, на военный лагерь по обилию мундиров. Кафе, притоны, дома христианских мальчиков, бесчисленные, как клопы в скверном доме, спекулянты, торгующие деньгами обоих полушарий и товарами всех наименований. Газеты восьми направлений. Морфий и кокаин, проституция и шантаж, внезапные обогащения и нищета, мчащиеся автомобили, кинематографическая смена лиц, литературные кабачки, литературные споры, литературная и прочая богема. Напряженное ожидание то одного, то другого переворота. Мексиканские политические нравы. Парламенты. Военные диктатуры. Речи с балконов. Обилие газет и книг из Шанхая, Сан-Франциско и откуда угодно. Английский язык, «интервентские девки». Мундиры чуть ли не всех королевств, империй и республик. Лица всех оттенков, всех рас до американских индейцев включительно. Белогвардейцы и партизаны, монархический клуб рядом с митингом левых. Взаимное напряженное недоверие. Американские благотворители. Шпики. Взлетающие на воздух поезда в окрестностях. Пропадающие неведомо куда люди… Вообразите себе ухудшенный тип прежней Одессы, вообразите себе горы вместо степи и изрезанный, как прихотливое кружево, берег вместо прямой линии, перенесите все это куда-нибудь за восемь тысяч верст от Советской земли, отдайте одну улицу белым, а другую красным, прибавьте сюда по полку, по роте солдат разных наций, от голоколенных шотландцев до аннамитов и каких-то неведомых чернокожих – и вот вам Владивосток переходных времен[72].
К этому перечню стоит прибавить русские политические фракции – большевиков, меньшевиков, эсеров, монархистов, кадетов и прочих, у всех – свои сторонники в порту, по нескольку сот человек, и всем не терпится в драку. Все это – и не только – ежедневно кипело за окнами особняка Бринеров у вокзала, где напряжение копилось и без иностранных войск, маршировавших по Алеутской.
Девять тысяч человек Американского экспедиционного корпуса находились под командованием генерал-майора Уильяма С. Грейвза, и они тоже по прибытии прошли парадом по Светланской. Американцев по большей части приветствовали тепло, да и в итоге 6 % личного состава впоследствии женились на русских женщинах[73]. Но американские парни – кровь-с-молоком – также служили отличной мишенью партизанам. Выполняя приказ полевого командира Сергея Лазо, партизаны напали на американский гарнизон у села Романовка. А год спустя сам Лазо, один из величайших советских героев Гражданской войны, был захвачен в плен японцами, передан белогвардейцам и вместе со Всеволодом Сибирцевым и Алексеем Луцким, по легенде, сожжен в паровозной топке живьем. Этот арест был вызван т. н. «Николаевским инцидентом», когда партизанские отряды заняли Николаевск-на-Амуре и истребили там японский гарнизон и почти все городское население.
Гражданская война на Дальнем Востоке длилась четыре года, но, в отличие от американской Гражданской войны,