ведут эти действия, некоторое представление о целом, например, о сообществе как органическом единстве, нас ждет разочарование. Люди совершают много разных действий, которые по смыслу совершенно другие, неполитические. И совместные политические действия далеко не всегда по смыслу относятся к одному и тому же сообществу на данной территории. И состав участников, конечно, тоже не всегда один и тот же (если даже не вводить дополнительные уточнения и не указывать на то, что под участниками здесь имеются в виду определенные категории людей, а не просто конкретные индивиды с их не столь уж долгой жизнью): политическая общность остается той же самой, когда участники занимаются другими делами или когда индивидуальный состав участников меняется. Но внятность, определенность, отграниченность этой общности как смысла индивидуальных действий есть не с самого начала, она возникает, она становится результатом того, что другие социологи называют дифференциацией. Избегая обобщений, Вебер все-таки рисует картину направленного исторического процесса, в ходе которого дополитическое так или иначе переходит в политическое, совместные действия людей, общность становится – на время, отчасти, а потом все более постоянно и сильно, со все большей фиксацией на территории с прочными границами – политической общностью. В определенных обстоятельствах места и времени эта общность (снова и снова повторим за Вебером: способ организации действия) вбирает в себя многих, территория становится постоянной, внутренних врагов нет, потому что тех, кого не удалось заинтересовать, воодушевить и увлечь, удается принудить, навязать порядок. Но движение не останавливается. Великий процесс становления модерна приходит к появлению действий совсем иного рода, рациональных и целенаправленных. В той точке этого процесса, которую Вебер фиксирует в ходе мировой войны еще можно попытаться обнаружить Gemeinschaf, политическую общность, которая предполагает высокую степень единения граждан (заметим, как меняется, приближаясь больше к терминологии Тённиса, смысл слова «Gemeinschaf»). Но, если не считать маленьких стран, степень непосредственности демократий в которых Вебер возможно преувеличивал, он лишь очень осторожно и неуверенно, несмотря на весь публицистический пафос, может указать лишь на культурную общность Германии, воины которой (а это ли не политическое сообщество?) связаны между собой гораздо более сильным ощущением общности перед лицом смерти, чем религией, национальной культурой и гражданством.
Но почему нельзя назвать политической общностью профессиональных политиков, именно тех, кто, строго говоря, и составляет государство, выделяющееся в особый порядок, особый космос? Их немного, если сравнить со всем населением, они как раз и формулируют те правила, по которым вынуждены жить все остальные, они монополизировали распоряжение физическим насилием. Все так, и Вебер не упускает из виду, например, преимущества малочисленности, позволяющей быстрее договариваться