(ночами он предпочитал выть), притаскивался и усаживался рядом.
– А мне что делать? – скучая, спрашивал он.
– Что хочешь! – разрешала тетя Нинель, радуясь хоть такому обществу.
Оборотень скреб заросший щетиной подбородок и капризно требовал:
– Мне, то ись, нужно какое-нибудь несложное, но успокаивающее занятие.
– Какое же, Халявочка? – ласково спрашивала тетя Нинель.
– Ну не знаю… Можно я буду разматывать рулончики с туалетной бумагой? – неуверенно спрашивал оборотень.
Тетя Нинель, приученная своим мужем и не к таким странностям, обычно соглашалась. Она сидела за столом и вкушала индейку с ананасами, а Халявий, примостившись рядышком на табуретке, забавлялся с туалетной бумагой.
Аппетит у оборотня был скверный. Есть он мог только вечером, только сырое мясо и в очень небольших количествах.
– Ну прямо как мой Германчик! – умилялась Дурнева, находившая у своих «мущинок» все больше приятных сходств.
Иногда тетя Нинель отправлялась в супермаркет за покупками, Халявий же оставался в квартире. На улицу он упорно не выбирался, да и вообще у Дурневых нередко складывалось впечатление, что оборотень от кого-то скрывается.
Однако наступил день, когда тетя Нинель убедилась, что ее муж, хотя и имеет свои невинные странности, вроде того, что воображает себя кроликом и спит в сапогах, все-таки выгодно отличается от своего трансильванского родственника.
Как-то около полудня, когда тетя Нинель, только что приехавшая из супермаркета, поворачивала ключ в замке, она услышала серию негромких хлопков. Не понимая, что происходит, она потянула дверь и успела увидеть, как из спальни вырвался холодный белый огонь. Когда он опал, наружу шагнул закопченный Халявий, держащий в руке обугленную упаковку спрей-дезодорантов. Тетя Нинель, женщина широкая во всех смыслах, никогда и ничего не покупала помалу.
– Я Герострат! Я спалил храм Артемиды! – выл Халявий.
Заметив мадам Дурневу, он небрежно швырнул в нее баллончиком и, заламывая руки, возопил:
– Вяжи меня, человече, и скидывай с Тарпейской скалы! Смерть мне не страшна! Это сделал я, безумный Герострат!
Не слушая его, тетя Нинель метнулась в спальню. Одеяло чадило. На полу валялась ножка от табуретки, превращенная в факел. Ножка почти уже прогорела. Вероятно, безумному Герострату пришлось долго поджаривать упаковку, прежде чем он добился желаемого результата. Кожаные кресла пахли паленой дохлятиной. По обоям мечтательно плясал синий огонек.
Предотвратив пожар, тетя Нинель в ярости выскочила из спальни. Безумный Герострат стоял в большой комнате, задумчиво озирая мебель. Кажется, он соображал: не стоит ли для верности присовокупить к храму Артемиды парочку построек поскромнее?
Услышав за спиной топот, оборотень обернулся.
– Наконец ты пришел к Герострату,