быть обоюдно. А то, получается, я на тебя всяко разно, а ты в ответ молчок. Так не годится. А посему, милый желтый жандарм, я тебя умоляю в отношении меня забыть за свою природную вежливость.
– Ты ж знаешь, я практически не матерюсь, – смутился Улан. – Да и вообще предпочитаю ни с кем не ругаться.
– Я и не говорю ругаться, – пояснил Сангре. – Огрызнись, пускай полушутливо. А то у нас получается игра в одни ворота.
– Чёрт с тобой, паршивый одессит, – усмехнулся Улан, – ты и мертвого уболтаешь.
– О! – возликовал Петр. – Ведь можешь, когда захочешь. Це дило! Ну, теперь держись, басурманская морда!
– И ты держись, униат поганый, – усмехнулся Улан.
А через каких-то пару месяцев их в Академии звали не иначе, как друзья – не разлей вода…
Глава 4. Колхоз «Лесная глухомань»
…И вот теперь Сангре сам вдруг ни с того, ни с сего напоминает, чтобы Улан его одергивал. Есть чему подивиться.
– С чего это ты вдруг? Решил новую жизнь начать?
– С того, что…, – замялся Петр, но договорить не успел – в этот миг дверь вновь отворилась и вошла девушка.
Выглядела она довольно-таки миловидно, но обряжена была в какую-то непонятную мешковатую одежду, выглядевшую еще более чудно, чем та, что на здоровяке или на Сангре. Да и чистотой её наряд не блистал – на сарафане какие-то пятна, а лапти вообще в грязи. Мало того, грязь, как ощутил Улан, явно припахивала чем-то неприятным и как бы не навозом.
– А вот и сестра милосердия, – облегченно заулыбавшись, представил ее Сангре. – Прошу любить и жаловать: Заряница свет Щавелевна.
– Кто?! – удивился Улан.
– Щавелевна, – невозмутимо повторил Петр и… заторопился уходить, пояснив, что лучше им потолковать обо всем как следует попозже, после очередного медицинского обследования. И он, заговорщически приложив палец к губам, торопливо удалился.
Обследование заключалось в стандартной процедуре смены повязок, но говор у сестры милосердия оказался каким-то неправильным.
– Шибко болит али как? Тута не дергает, не можжит? А здеся? А ежели надавлю, чуется?
Порою же она и вовсе употребляла столь архаичные выражения, что Улан понимал их с трудом.
Кстати, бинтов у девушки не было. Так, тряпочки. Правда чистые, пусть и не белые. Таблетки у нее тоже отсутствовали. Во всяком случае, Улана ими попотчевать она не сподобилась. Да и к элементарным требованием гигиены, судя по посуде для отваров – глиняным закопченным горшкам – она относилась спустя рукава.
Сами настои, коими она принялась потчевать раненого, оказались не очень-то приятными на вкус – горьковатыми, неприятно пахнущими, но Улан не перечил и послушно их выпил. Зато еда, которой его накормили, оказалась весьма и весьма. Томимый лютым голодом, он с огромным аппетитом слопал и пару ломтей душистого теплого хлеба, не иначе как свежего завоза, выхлебал чашку наваристого бульона и просительно уставился на девушку.
– Будя, – проворчала она. –