и сердца
в соитиях, проклятьях, буффонаде,
и пеной у пророческого рта
застыла уличная толкотня,
и туча вечера, кончаясь звездным градом,
выталкивает нас на лунный круг,
качающийся на снегу постели,
как в круг перед судом – куда нас занесло?
куда мы, одинокие, летели?
«колокольчики вечера впились в улыбку…»
колокольчики вечера впились в улыбку –
пьют веселую кровь
благовест теплоты
пауки и ветрá открывают калитку
вечно я,
вечно ты
тем же самым путем, в ту же старую кожу
возвращаются змеи,
уставши линять
тот, кто скажет: «Брат мой!» – испугает прохожих
никогда и опять
отцветают безумства в политых слезами
обездоненных кадках
и кошкой она –
эта вечнобеременная память
в теле новом всегда повторяет себя
дважды в реку входить твоей плоти и духа,
дважды в ту же
и знать, что не будет иной,
помнить кожу и когти и
(это для слуха)
помнить песни, пропитанные темнотой
где дорога до дома – дорога до Бога,
там любовь расправляет свою простыню
обнимает руками себя одиноко,
каждый час покоряясь,
как снегу,
огню
Возвращение добродетели
Не возвращая музыки, за эту ночь он скрылся –
Должник Геенны огненной
и холодности чемпион.
Легкий ездок на крыльях кожаной куртки,
Фанатик прохладного воздуха –
отрекся ради жаркого дыханья километров
на номерном знаке.
За ржавыми зубами арки
унылая скамейка укрыла
испуганно рыдающих невинных жриц
июньских рос и пыльного двора.
«Мы играли в его присутствии
и видели уйму таинственных знаков
и торжественных откровений:
любое пустейшее слово в прокуренных комнатах
и прогулка и жаркий смех в парке
и откровенное: “Пойдем” –
все благословлялось его смеющейся рукой».
А он, с глазами разноцветными
и задорной молодой бороденкой,
Он никогда не заставит зайтись
сердце молоденькой девчушки,
прикинувшись танцем безмолвных секунд
на полыхающей струе
от безжалостного асфальтового веера –
и четверги наползают на пятницы
и жизнь сжимается как гармонь,
издавая предсмертный стон,
и вот вчера я упал в снег, пьяный,
но паденье закончилось на соленых скалах июля,
и я не верю, что она – это она,
ибо каждую секунду
она просит называть ее другим именем,
а я знаю не так уж много имен:
Страх, Отчаянье и Блаженство –
вот в этом круге я замкнут;
и я убедился, что завтра –
это остывшее позавчера,
холодные