шефа я не застал, он был в столовой, как сообщил мне отдел продюсирования. Скучный отдел – похож на зоопарк. Все сидят в своей виртуальной клетке, нахохлившись и с умным видом ищут злободневные новости. Среди них есть и сороки, и лисы, и дятлы, и, конечно, гигантские крысы. Обычно я их трогаю только в курилке, да и то выборочно. Злые они все.
Зато координация, как транспортная, так и техническая, – это клуб: там можно отдохнуть от дедлайнов, прямых, скучных паркетных или травмоопасных съемок (расследований и внедрений). Но это не сейчас. После питерской командировки с ее несчетными Боярскими мне вместо координации мерещатся три тысячи чертей, которые намекают, что неплохо бы проставиться. Но, ребята, я не к вам!
Потрепать языком любят в гримерках. Ведущие, гримеры, ассистенты, райтеры. Во время и до эфира они могут выдать тайны Пентагона. Обстановку я решил разведать там.
– Димочка! Золотце ты наше! Нам ждать сенсации от кошек Эрмитажа? – ассистент Тамара явно имела в виду что-то едкое.
– Нет, мы пытались как могли насобирать на солидную документалку. Много лайфов, есть архивы. Но в целом на стандартную, крепкую троечку.
– Ну за три недели мы ждали от вас воскрешения Петра l!
– Се ля ви, Тома, прости. А это кто? – Я увидел в мониторе новую ведущую новостей: светлые волосы, румяное лицо, нос картошечкой – почти Катя.
Она прищуривала глаза и слишком давила на текст – видимо, пыталась читать стервозно, с напором. Что-то я улыбнулся. Да, это может стать новой зарисовкой.
* * *
Выкладываю фото Светы в общую группу телеканала. Я Свету сделал в ч/б.
И продублирую себе на страницу, отмечаю – Света Демченко. Иду пить крымское, которое передала мне мама.
Ждем «девочек, таких девочек». Бокал крымского я допить не успел. Заявка в друзья – ага, Света Демченко. Общих друзей – 30. Света даром не теряла три недели с того времени, как попала на канал. Ведущая, две тысячи тридцать друзей и очень много фото самой себя среди интерьеров редакции. Что немаловажно, выкручивалась Света в редакции по-деревенски эротично.
Много Свете писать не нужно. Меня ждет крымское и моя вечерняя Москва.
Вечером Москва похожа на спящую мать. Она вроде бы и спит, но нет-нет да и проснется, чтобы посмотреть за детьми. То отшлепает, то прикроет одеялом, а то лишь погрозит пальцем. Мое место силы – это МГУ. Мой университет, мои дипломы, мои знания и мои ценности. Он знает все: Воробьевых спуститься – и в парк, где стоят скамейки, оттуда выйти на набережную, пройтись вдоль огней судов, послушать невнятную речь откуда-то с плавучих ресторанов, посторониться несущихся скейтеров и роллеров.
Она – спокойна. Ее ничто не трогает, не смущает. Ничто не вечно, она – навсегда. Ее холодная гордость может быть по нраву таким одиночкам и мазохистам, как я. Она на меня не претендует – мне достаточно, что она позволяет быть рядом с собой.
С репродуктора в парке играла попса, народ обнимался на газоне. Мне стало одиноко, и я вызвонил мерзлявку. Через полчаса