или материалистами (для материалистов религия все равно существует как одна из форм общественного сознания) следовало бы к этим противоречиям и к этому единому «противоречивому в самом себе Богу» применить диалектический метод, и тогда все встало бы на свои места. Однако Гегель не смог этого сделать, возможно, из-за своего богословского образования. Хотя он и видел противоречия в Библии: «Удивительный, бесконечно жесткий, жестчайший контраст: Бог есть, с одной стороны, Бог неба и земли, абсолютная мудрость, абсолютное могущество, но в то же время цель этого бога столь ограничена, что содержание этой цели только одна семья, только один этот народ. Хотя все народы должны его признать, должны славить его имя, но реально осуществленным, действительным делом его является только этот народ в его положении, его наличном бытии, в его бытии внутреннем, внешнем, политическом, нравственном. Итак, бог есть лишь бог Авраама, Исаака, Иакова… бог есть бог лишь этого народа, а не всех людей, и этот народ есть народ божий (…) Знание бога, признание его… часто выступает в такой форме, которая, с нашей точки зрения, ложна, а именно, когда о боге говорится, что он могущественнее и сильнее других богов, как будто наряду с ним есть и еще боги».
Но, даже несмотря на эти вопиющие противоречия, Гегель видел в Библии только одного и только доброго бога-отца. Не видя зла и лжи в Библии, он определил «единого бога Израилева» как Абсолют и как абсолютное Добро: «Бог есть только абсолютное добро». Тем самым Гегель поставил себя в трудное положение с решением вопроса о происхождении зла. В поисках ответа он сравнивал иудейскую религию с зороастрийской религией, которую называл «религией света и добра», и писал: «Перед нами два принципа, составляющие восточный дуализм: царство добра и царство зла – эта великая противоположность достигает здесь своей всеобщей абстракции. В многообразии предшествующих богов содержалось, правда, многообразие, различие; однако совсем другое дело, когда эта раздвоенность становится всеобщим принципом, когда различия противостоят друг другу в подобном дуализме. Перед нами в самом деле добро, истинное, могущественное, но в борьбе со злом, и зло противостоит ему в качестве абсолютного принципа и продолжает противостоять (…) Свет находится в состоянии борьбы с тьмою, со злом, которое он должен победить… Дуализм света и тьмы приближается здесь к единению… Ормузду (Святейшему Духу – А. Б.) постоянно противостоит Ариман (Злой, Лукавый, Лживый Дух, Князь тьмы – А. Б.); правда, существует представление, что в конечном итоге Ариман будет побежден, но это относится к будущему, но не к настоящему»[6].
Эта отнесенность царства добра в будущее противоречила гегелевскому определению Бога (Духа, Абсолюта) как исключительно Добра: «Бог, сущность, дух, истинное должен присутствовать в настоящем, а не перемещаться в представление о будущем или о прошлом.
Добро – и это основное требование – должно быть действительно положено в себе в качестве реальной мощи и постигаться