счастье, но как это сделать?!»
В белой рубахе с закатанными рукавами, обняв Нину за плечи, шёл рядом с любимой! Мы тихо пели наши Вдовинские нежные песни. Радостные, взволнованные, пришли за полночь. Родители уже спали. Луна то показывалась, то скрывалась за тучей. Ни один листик не шелестел!
Нина, не стесняясь меня, начала раздеваться, медленно вешая бельё на спинку стула. Я ужаснулся, всё поняв:
– «Да! Она уже всё решила для себя сама! Нет, нет! Только не это! Я ещё пацан. Даже ни разу в жизни не поцеловал её! Как она может это? Я не ожидал ничего подобного от неё! Скорее всего, она уже гуляла с кем-то! Вот в чём дело».
Я отупел от страха, нырнул под одеяло. Раскладушки наши стояли рядом. Протяни руку – достанешь. Вот Нина осталась в одной прозрачной рубашке. Выглянувшая луна высветила нежную девичью грудь и всё прелестное тело до мельчайших подробностей. Затаив дыхание, ошалело наблюдал через щёлку в одеяле. Молчали с полчаса. Изменившимся голосом Нина прошептала:
– Неужели спишь? Коля! Мне холодно. Меня начал бить озноб. Какой там сон!
«Да, сплю, сплю» – повторял я, закрыв глаза.
– «Только в этом спасение!»
Нина положила руку на мою кровать – меня бросило в жар! Тихо шепчет:
– Не бойся, Коля! Иди же ко мне! Ничего не будет, только согреемся!
Я окаменело молчал:
– «Нет, нет! Ни за что! Зачем всё это? Я боюсь её! Может, когда-нибудь и поцелую её, но только не сегодня».
У меня лихорадочно стучали зубы, и бешено толкался, рвался пульс. Весь дрожал – дыханье загнанной лошади уже невозможно было скрыть под одеялом. Я находился на грани срыва.
– Иль за что обиделся? Что с тобой? В ответ молчание.
– Ну, ладно! Я пошутила, уже согрелась. Не надо. Ну, говори же что-нибудь! Коля!
Всё, всё! Отступать нельзя – я сплю, сплю, сплю.
– Эх! И дурачок же ты! Ведь знаю, что не спишь! Что с тобой случилось? Как хорошо провели вечер и вдруг такое. Почему молчишь? Бог с тобой. Я не прощу тебе этого!
Отвернулась, заскрипев раскладушкой, тихо заплакала, затем, не скрываясь, всё громче и громче. Всю ночь я не мог спать. Она, видно, тоже. Всю ночь ворочались, скрипели раскладушками. Утром мы не глядели друг на друга. Нина отказалась от завтрака. Еле успел встать и как следует одеться. Было тяжко и неловко на душе за свою тупость.
Соображаю:
– «Я ведь оскорбил её своим поведением. Не стал разговаривать – испугался чего-то. Может мне показалось, что она стала какой-то слишком раскованной. Все это, вероятно, в горячке сам придумал, нафантазировал. Она нормальная девчонка. Давно любит, наверное, меня, поэтому и приехала. Дурак я всё же! Почему я её так боюсь? Даже ни разу не решился поцеловать свою первую любовь! Надо было объясниться, но… сил не хватило. Ни о чём не договорился».
Мы шли с Ниной тихо по нашей земляной, узкой и кривой улице Овражной. Не разговаривали. Я проводил её до большака – широкой гравийной