Балашову, судя по воспоминаниям Ю.К. Бегунова, заняться не удалось.
«Балашов обращал мое внимание на песни и сказки. Мы посещали некоторые собрания. Были вечеринки такие, когда люди собирались, женщины в основном, в своих старинных нарядах, в красных кофтах цветных, с монистами, в кокошниках. Это было очень красиво. Они пели.
Дмитрий Михайлович тогда не записывал. Времени не хватало… я его останавливал:
– Работай для археографической экспедиции. Тебя сюда назначили! Работай для Пушкинского дома, пожалуйста.
И он работал. Но соблазн был большой. Потому что песни были чудесные, люди были необычные, яркие, «говоря» – язык был чудесный. И от всего от этого нельзя было оторваться, как от всего русского, понимаете».
Некоторые мемуаристы связывают переезд Дмитрия Михайловича Балашова с известным партийным «разгромом» сектора фольклористики в Пушкинском доме в начале 1960-х годов, но на самом деле все было прозаичнее и скучнее.
Тот же Ю.К. Бегунов вспоминает, что «поведение и внешний образ, одежда Дмитрия Михайловича были таковы, что он привлекал далеко не всех. У него была русская белая рубашка с вышивкой, русские порты, сапоги… Он препоясывался цветным поясом… к этому еще надо добавить его прическу русского мужичка. То есть, вид у него был вполне народный, фольклорный.
И это принимали далеко не все… особенно партийные товарищи.
А в Пушкинском доме было много партийных людей! Но вот один партийный человек, от которого зависел прием Дмитрия Михайловича на работу (это был ученый секретарь В. П. Вильчинский) невзлюбил Дмитрия Михайловича именно за эту одежду, за его манеру говорить, выражать свои мысли. А он выражал свои мысли резко, безоговорочно, и всегда защищал сугубо русскую точку зрения…
И поэтому Дмитрий Михайлович в партийных кругах получил репутацию неподходящего человека. Когда встал вопрос о зачислении Дмитрия Михайловича в научные сотрудники сектора фольклора, а он был готов к этому и был вполне достоин, – знания у него были огромные, но он не подошел Вильчинскому».
– Вы, наверное, сектант! – сказал Вильчинский Балашову.
Тот попытался оправдаться: почему, если он ходит в русской одежде, он должен быть сектантом?
Но – партийное бюро переубедить так и не удалось, и в повышении Балашову было отказано.
Вот тогда и появился Петрозаводск.
Здесь, в Петрозаводске, который, среди городов средней величины и значения, как писал Д.М. Балашов, «выгодно отличался и чистотой, и культурой населения, и – «лица необщим выраженьем»[50], наконец-то начинает устраиваться самостоятельная жизнь 33-летнего ученого-фольклориста.
В Петрозаводске научно-технический сотрудник Пушкинского дома «возвышается» до звания младшего научного сотрудника, а главное, здесь ему выделяют свою жилплощадь, правда, с печным отоплением и без ванны, но отдельную – двухкомнатную квартиру № 7 на втором этаже деревянного дома № 4 по улице Герцена.
Улучшилось после защиты кандидатской диссертации и материальное положение.
Как вспоминает Г.М. Балашов,