у меня тут опять Вторая мировая война. Я позволяю этому нацистскому ублюдку, этому долбаному педику вываливать в говне то, что мне дорого, только чтобы задержать его там. Ты знаешь, что я чувствовала, пока сидела и слушала этого… этого… Да меня за это нужно наградить медалью конгресса. А теперь иди и делай, что я тебе сказала, или больше никогда, никогда, никогда не приходи ко мне в постель!
– А если меня поймают?
– Ну, не знаю. Отстреливайся.
– Клер!
– Темно – хоть глаза коли. Тебя никто не увидит. А увидят – изобрази дурачка. Да тут воровство продолжается всю ночь. Кого это волнует? Я задержу Чипси и этого Übermensch[121]. А ты там не тяни резину, только и всего.
Я стоял перед ней беспомощный, потрясенный и отчаявшийся. Смилостивившись, она подошла и подарила мне такой горячий поцелуй, какого я от нее еще не получал.
– Для меня это – все, – сказала она.
Бог ты мой, просто Лорен Бэколл, посылающая Боги на опасное ночное задание[122]. Береги себя, дорогой. Ты – все, что у меня есть. Неужели я мог отказаться?
Я отправился на поиски Шарки, пытаясь найти оправдание просьбе Клер. Нужно было встать на ее точку зрения. Для нее «Les Enfants du Paradis» были не просто фильмом. Это было прекрасное произведение искусства, созданное в знак неповиновения агрессору-варвару и принадлежащее к особой категории. Разве может она позволить, чтобы хоть одна копия фильма попала в руки захватчика? Я знал, чего она боится. Папочка Юргена фон Шахтера не уничтожит ленту – он сделает с ней кое-что похуже. Он будет с удовольствием смотреть ее, словно у него есть на это право. Конечно же, это не должно случиться!
Я нашел Шарки у бассейна – мертвецки пьяного и все еще голого в компании пяти-шести таких же голых людей. К моему удивлению, он живо откликнулся на мое предложение – «реквизиция», вот здорово, именно так он это себе и представлял. «Класс!» – заорал он. Не вполне отдавая себе отчет в том, насколько важно соблюдать конфиденциальность, он громко пригласил своих собассейников присоединиться к нам. Когда мы пустились через лужайку, некоторые из них – хотя и не все – взяли на себя труд надеть халаты или обвязаться полотенцами. Они, в свою очередь, по пути приглашали других. К тому времени, когда наконец добрались до машины, мы представляли собой сборище налетчиков-любителей, производившее столько шума, что можно было услышать в самом дальнем конце владения. К счастью, шум производили не только мы. Джазовый оркестрик, расположившийся на крыше виллы, наполнял ночной воздух резкими звуками.
Если бы кто-нибудь заснял события следующего часа, то Шарки, Гейтс и компания вполне могли бы соперничать с кистоунскими копами[123]. Шарки заверил меня, что вскроет машину ровно за тридцать секунд – это не проблема. «Только багажник», – сказал я ему, зажигая спичку за спичкой, чтобы осветить замок. Он без толку провозился несколько минут, после чего одна из подвыпивших девиц решила ускорить процесс и, выковыряв здоровенный камень, швырнула его в заднее стекло. Ее друзья, желавшие тоже принять участие в веселье, принялись