думала: где-то под этой акселерацией и ожесточенностью, где-то под этим заболеванием, чьи границы пока не поддаются определению, лежит скрытая сила. Она там, она действует; она отозвалась проблеском облегчения, когда был озвучен факт болезни, и более всего проявилась в «суицидной попытке», немом крике о помощи, и в заявлении, таком дерзком и драматичном, на какое способны лишь подростки и несдающиеся больные, что игра окончена и покровы сняты. Факт этой душевной болезни вырвался наружу, но болезнь как таковая по-прежнему глубоко прячет свои корни в жерле вулкана с обманчиво зеленеющими склонами, а глубоко под вулканом зарыты семена воли и стойкости. Доктор Фрид со вздохом вернулась к работе.
– В этом случае… в этом случае я способна только начать движение! – пробормотала она, переходя на родной язык.
Глава четвертая
Сьюзи Блау спокойно восприняла известие о школе санаторного типа, а Эстер попыталась обрисовать клинику своим родителям как дом отдыха. Но они не повелись на этот обман и пришли в ярость.
– У нее с головой все в порядке! Девочка в здравом уме, – отрезал глава семейства. (В его устах это звучало высочайшей похвалой.) – Просто у нас в роду мозги передались через поколение и достались ей. Она – это я, моя кровинка. А вы катитесь ко всем чертям! – И вылетел из комнаты.
В последующие дни Эстер умоляла отца с матерью поддержать ее решение, но старик (Дебора была его самой ненаглядной внучкой) немного смягчился лишь под влиянием общих любимчиков, своего старшего сына Клода и младшей дочери Натали, которые в присутствии родителей признали обоснованность этого шага.
Джейкоб помалкивал, но не находил себе места. Вместе с женой он дважды съездил к доктору Листер, которую внимательно выслушал, пытаясь увериться, что они поступили правильно. Под градом прямых вопросов доктор вынужденно соглашалась, да и факты склоняли Джейкоба к ответу «да», но стоило ему хоть на миг дать волю чувствам, как со всех сторон подступали серьезные опасения. Когда они с Эстер спорили, главная мысль оставалась невысказанной, а в воздухе плыли безмолвные обиды и упреки.
По истечении первого месяца из клиники прислали обтекаемую выписку. Дебора «удовлетворительно адаптировалась» к режиму и медперсоналу, начала посещать сеансы психотерапии, совершает прогулки по территории. Из этой неопределенности Эстер извлекла все крупицы надежды: раз за разом она, вчитываясь в слова, изучала, будто под лупой, каждый положительный признак, так и этак разворачивала сообщение новыми гранями, чтобы поймать сколь-нибудь яркие блики.
А кроме того, чтобы успокоить Джейкоба и папу, она репетировала свои доводы перед зеркалом. По ее мнению, папа в глубине души понимал, что решение о госпитализации Деборы не было ошибочным, а злился исключительно по причине уязвленного самолюбия. Эстер замечала, что ее властный, порывистый, неуемный и блистательный отец-иммигрант мало-помалу оттаивает, но при этом становится еще более резким на язык. Временами у нее закрадывалось подозрение, что теперь, с признанием болезни Деборы, все их жизненные устремления