Тёмный. Юлия Трегубова

заколотилось.

      …а мы люди уже немолодые с женой, поймите меня правильно, – продолжал хозяин, – нам и так сложно уснуть, а уж какие звуки доносились из его квартиры… – И мужчина закатил глаза.

      Герман сжал кулаки, но ничего не сказал. Лишь молча слушал.

      – А в ту ночь так вообще… так кричали, так кричали. Я подумал, что совсем уже совесть потеряли, стыдоба, такое вытворять среди ночи. Вы поймите меня правильно, мы с женой люди скромные, и все эти свободные отношения…

      – В каком смысле? – не выдержал Герман.

      – Ну в каком, каком… Сами понимаете, чем они занимались по ночам. Уж частенько такие стоны раздавались. Ясно-понятно, что он там вытворял с этой блондинкой.

      Герману захотелось встать и вытрясти из этого противного мужичка весь дух, но он лишь сильнее сжал кулаки.

      – А тут вон оно че… – и рассказчик покачал головой.

      – Так что? Что случилось-то?

      – Ну, в общем, сначала были эти ахи-вздохи характерные, а потом начали раздаваться кошмарные вопли. Мы полицию-то вызвали, но было уже поздно. Так его порезали, говорят, жуть. Нас-то не пускали, но я слышал, что… – Мужчина помялся, а потом, наклонившись поближе к Герману, зачем-то шепотом продолжил: – Искромсали его, живого места не оставили. Кровищи-то было. Даже лица не узнать, глаза выколоты, все в фарш просто.

      Герман вспомнил ночной кошмар, комок подкатил к горлу, желудок свело от кисло-сладкого вкуса, появившегося на языке.

      – …и блондинка там эта вроде как помешалась. Говорят, что садо-мазах… мазих… а, не выговорить мне даже, но вот из этих самых он был. Вот и доигрался.

      Герман молчал. Темная пелена накатывалась на глаза. Каждое слово аукалось горстью земли, бросаемой на крышку гроба. А в висках пульсировала только одна мысль: «Он же дядя! Родной дядя!»