шуб.
Однако, вопреки своему положению, митрополит Даниил никак не подходит на многотрудную роль миротворца. Скорее напротив, это смутьян, возмутитель спокойствия, возведенный на кафедру волей случая, услугой интриг, а не единственно надежным правом таланта, достоинства, опытом государственного ума. Хранитель и порука государевой чести, он клянется гарантировать свободу и безопасность новгород-северского удельного князя Василия, из мятежного рода Шемяки, но не произносит ни единого слова, когда ни в чем не повинного гостя, поверившего его пастырской клятве, бросают окованного в железы в тюрьму. Давший обет служения Господу, обязанный, в соответствии с возложенным саном, являть собой образец любви к ближнему, он не печалится ни о ком, никому не говорит утешительных или учительных слов, чем принуждает честных, истинно благочестивых людей сокрушаться о том, что с его всхожденьем на кафедру митрополита пребывает в отсутствии митрополит на Руси. Устремленный не столько к небесному, сколько к земному, чревоугодник, любитель вина, перед богослужением обкуривающий себя серным дымом, чтобы придать своей цветущей физиономии грешника бледный вид изможденного праведника, он с такой страстью занимается своим земным достоянием, что его обвиняют в нечистоплотном обращении с казенными суммами, недаром деревни и села митрополичьего дома богатеют и населяются много быстрей и обильней вотчин тоже жадных, тоже своекорыстных князей и бояр.
Немудрено, что этот сомнительной репутации пастырь, клятвопреступник и нечистый судья, не только не останавливает мятеж, созревающий как на дрожжах, но ещё и сам вмешивается в политическую борьбу и сеет новый раздор, впоследствии обернувшийся против него самого.
Михаил Глинский, всего лишь авантюрист, способный плести интриги, затевать мятежи и храбро биться на любом поле любого сражения, больше всех остальных князей и бояр опасается родных братьев покойного государя, имеющих по меньшей мере такое же право на верховную власть, как и он, тоже потомок великих, правда, литовских князей. Митрополит Даниил, в надежде выхлопотать для митрополичьего дома новые прирезки и привилегии, берется ему услужить, а может быть, и сам опасается мятежа со стороны хоть и немощных, ни на что путное не способных, но все-таки братьев умершего великого князя. Как бы там ни было, стремясь пресечь их возможные претензии на великокняжеский стол, он призывает к себе дмитровского удельного князя Юрия и старицкого удельного князя Андрея и берет с них крестное целование в том, что они ни сном ни духом не замышляют против своего облеченного, пока что призрачной, властью племянника, причем то ли в спешке, то ли по недалекости своего разумения митрополит Даниил нарушает утвержденную обычаем церемонию крестного целования и тем дает третий предлог к мятежу.
Правда, старицкий удельный князь оказывается до того ничтожен и слаб, что на отступление от заведенного ритуала не обращает необходимого в его же интересах