поздно?
– Очень.
– Тогда ведь уже рано, да? Так поздно, что уже опять рано.
Я кивнул.
– Что такого срочного у твоей мамы?
– Она присматривает за стариками, и иногда она им нужна ночью – ну, если падают с лестницы или умирают.
– А за тобой кто присматривает?
– Джэнис. Она живет в соседнем доме, с другой стороны.
– И где Джэнис?
– Не знаю.
– А отец твой где?
– Не знаю. Мама говорит, работает на нефтяной платформе.
– Ты его видел?
– Пока нет.
Мы сидели и разговаривали, потом заснули прямо там. Его мать вернулась на следующее утро, поздно. Я переворачивал сосиски на сковородке. Зазвонил дверной звонок. У нее в белом пластиковом пакете лежали банки пива, выглядела она уставшей.
– Это вам, – сказала она, протягивая мне пакет. – Просто в знак благодарности.
Земля была черной от дождя. Тапочки Дэнни скрипнули на пороге. В доме снова стало тихо.
Я пошел наверх.
Посидел у себя в спальне.
Задернул шторы.
Полежал с открытыми глазами.
Прошло совсем немного времени, и я увидел, как Дэнни вытащили из постели.
Полицейские придерживались всегдашнего порядка.
Крики снаружи, потом стрельба. Соседи выглядывают на улицу сквозь кружевные занавески. Дэнни оттаскивают от матери. Картинка не черно-белая, как в кино, а цветная, как в жизни.
Его тянут за руки в разные стороны. С его ноги сваливается тапочка, потом в мать Дэнни стреляют у него на глазах. У нее распадается голова. Что-то белое. Волосы слипаются в комок. Кулачки Дэнни сжимаются и разжимаются.
Так мы могли бы встретиться. Такое задание мне могли поручить. Могли приказать что-то в этом духе, хоть и не приказали. Я делал другое. Носил форму. Ходил строем. Приветствовал фюрера. Заряжал оружие. Стрелял из него. И всегда была кровь, всегда чья-то кровь.
Меня стошнило на ковер. Густой массой. Я потрогал свои жесткие седые волосы и изуродованную плешь, где ничего не растет.
Постоял под холодным душем. Все тело онемело.
В те дни я часто себя наказывал, но ничего не менялось.
Внизу я долго смотрел на почти пустые чашки на кухонном столе. Все еще теплые. Вызвал в памяти его тапочки. Его ножки. Пижаму в гоночных машинках. Кроткий взгляд, спрашивавший: «Где твоя голова?» В нем что-то было, как в том мальчике в Париже, который приносил пироги в парк, мне и другим бездомным.
Теперь еще один ребенок.
Нет.
Еще один маленький бог. А мистер Хьюго – ребенок; там, на диване, и у него есть чай и кто-то, с кем можно сидеть в тишине, пока проходит ночь.
Меня пробудил от сна чей-то другой сон.
II
Дэнни обычно приходил после школы. Его мать не возражала, она работала допоздна. Я что-нибудь ему готовил. Дэнни больше всего любил рыбные палочки, фасоль и картошку фри по-американски. Он вынимал картошку из холодильника, раскладывал на противне. Рыбные палочки надо было готовить на медленном огне, иначе они оставались холодными внутри. Дэнни смотрел телевизор, временами смеялся. Я слушал через буфетное окошко, и мне было легко, не страшно.
Потом