у сестры!). На самом деле, она бы с радостью выполнила просимое, но личные дела хранились под замком в сейфе, куда бедняжке, жутко хотевшей красить веки настоящими буржуйскими тенями и пахнуть подлинным парижским парфюмом, доступа не было. Упускать щедрого посетителя ей не хотелось, и она, пообещав позвонить, если девушка найдется, деликатно прозондировала почву вопросом:
– А, может, и я на что сгожусь?
Михаил вежливо ответил, что для его целей, которые он разглашать не имеет права, годится только девушка с портрета, после чего поспешно ушел.
Уже изрядно уставший и вспотевший в толчее общественного транспорта, он добрался до главного корпуса Второго Мединститута. Найдя Деканат Иностранных Студентов, задержал дыхание и, после секундного колебания, вошел.
– Здрав… ствуйте…
Приветствие застряло у него в горле, ибо он застал секретаршу за примеркой замечательного югославского лифчика! Другая дама, одетая, сидела у стола, и была, по всей видимости, поставщиком сего дефицитного товара.
– Мущина! – сурово рыкнула она, – Вы что, читать не умеете? Ясно же написано: ПЕРЕРЫВ!
Сконфуженный Михаил выскочил в коридор и вернулся только через полчаса. Из-за этого мелкого, в общем, инцидента, полноценный контакт с секретаршей установить не удалось. На вопрос, видела ли она девушку, изображенную на портрете, ответ был получен отрицательный. Элеонора (Автор вспомнил, как звали даму!) имела дефект памяти: запоминала только мужские лица. Просьба показать личные дела вызвала на её лице презрительную улыбку и покручивание у виска указательным пальчиком с наманикюренным ногтем. Обещание вышеперечисленной награды эффекта не возымело. Грустный и обескураженный Михаил повесил свой постер около входной двери в деканат и отправился дальше, к выходу из корпуса, разминувшись с немолодой женщиной в синем халате с ведром и шваброй в руках.
Уборщица тётя Зина медленно брела по только что собственноручно вымытому последнему коридору. Рабочий день подошел к концу, оставалось только отнести ведро и швабру в подсобку. Самочувствие было неважное, опять давление поднялось, да ещё болел тромбофлебит. Настроение тоже не брызгалось фонтаном радости: сожитель Федор, пребывая в запое все праздники, отнял утром последнюю трешку, да ещё и в глаз кулачищем заехал! Какое уж тут настроение… Навстречу быстро прошагал темноволосый парень с тубусом подмышкой. Иностранец, конечно. В этом крыле русских не встретишь! В сердце взыграла досада:
«Ходют и ходют… А чего ходют? Только грязь таскают! Ить, вон, следы-то! У, понаехали, а нам за ними подтирай, за инородцами-нехристями!»
Остервенело протерла пол. А это ещё что за безобразие?
«Батюшки! Ещё и плакаты где ни попадя порасклеили! Ну, вообще, оборзели: стены пачкать!»
Тетя Зина злобно сорвала Мишину гравюру и, не вникая в содержание, скомкала её и выбросила в мусор.
В тот день Михаил посетил ещё какой-то не то химический, не то электрический