выходя их камеры, – она стала мне домом.
Когда на них, упал свет, позволив разглядеть все вокруг, он понял, что его окружают императорские гвардейцы – дела были куда хуже паршивых. Черные графитовые стены сохраняли подвальную прохладу, скрипнула входная металлическая дверь, словно её не открывали тысячелетиями.
–Так вы гвардейцы, и как я догадался, нам наверх? Во дворец? Вы же оттуда пришли. Как вы это сделаете, пустите мне пулю в лоб, или электрический стул? Как вы убьете меня? Казните публично, чтобы эти твари упивались видом моей крови и криками?
–Вы пробыли в заключении менее чем восемь лет, сэр, точнее восемь лет, четыре месяца, пять недель, тринадцать часов – это не так много по земным меркам, хотя составляет почти половину половины человеческой жизни. Вы уже стары. Ваша жизнь не в наших руках, но когда мы рядом, с вами ничего не случится. У нас приказ.
–«Ошибся на три дня… О, знали бы вы кто я… за два десятка лет, никто так и не додумался проверить мой мозг, тогда бы вы не так со мной церемонились, тогда бы я просидел в ней ровно три дня, ровно настолько, насколько ошибся, а затем – окончательная смерть», – подумал заключенный, – пить, меня мучает жажда, смилуйтесь, подайте мне глоток воды…
–Позже, сэр – ответил сержант, – у нас с собой нет воды.
Человек был ещё очень молод, сейчас эту молодость скрывало обросшее бородой лицо, его медленно повели по незнакомым темным коридорам наверх, к яркому свету. Затем для него настала долгая темнота, одиночество в мучительном заключении, и он уже забыл, каким был мир вокруг.
Над городом светило знойное солнце, такое яркое, которое светит в последние теплые дни уходящей осени. Казалось, такого солнца полного и живого он не видел целый век. Хотя он давно отвык от поверхности и света, обитая во мраке уличных подворотен, грязных, и наполненных ядовитыми нечистотами, все же солнечный свет его обрадовал, и причинял нестерпимую жгучую боль. И если бы ему предстояло прожить ещё несколько десятков лет, то он не забыл бы присущего этому времени тайного очарования и трепета, но к несчастью, у него не было ни десятка лет, ни даже пару дней. Все его чувства смешались, остались лишь страх перед неизвестностью и голодная пустота в душе.
Путь оказался куда длиннее, чем он себе представлял. Гвардейцы молчали, Тишину нарушило лишь его прерывистое дыхание и шарканье грязных пяток о сверкающую чистую плитку под ногами.
–Вы, машины, даже представить себе не можете, как я рад своей будущей смерти – человек горько ухмыльнулся, что заметили солдаты.
–Вы не умрете, – заговорил до этого молчавший солдат, младший по званию, – по крайней мере, не сейчас.
Даже по ступенькам гвардейцы двигались бесшумно, словно их и не было вовсе, и даже ему, обладавшему невероятным обаянием и слухом, было сложно определить их местоположение у себя за спиной. Его ослепляли вспышки света, пробивающегося из небольших окон нижних этажей. Заключенный прижмурился.
–Неужели свет бывает таким теплым? – ухмыльнулся он, его знобило от волнения и ожидания чего-то великолепного и ослепительного.
Никому