Которую можно дать или не дать. Или отобрать. Или отдать чужим.
Один замечательный человек привёз две семьи и несколько одиночек на место намеченного поселения. Он был из группы бунтарей, которые после войны Судного дня поднялись на поселенчество. Мы, салаги, преданно и влюблёно слушали его. А он рассказывал о месте, в котором воевал, но вдруг задохнулся, закрыл глаза, сморщился от боли за погибших здесь друзей. Мы смотрели вокруг, чтобы не видеть его слёз: камни иудейской пустыни – внизу, много неба – вверху.
Его и ещё кого-то из руководства поселенческим движением усадили в кресла. Это тоже была кэгэбэшная рука – убрать их бунтарство. Его – в городское управление. Там и встретились после многих лет. Мне не мешало, что он был среди тех, которые сидели у меня с понурой головой, когда меня турнули. Я обрадовался встрече. Спросили друг друга за жизнь. Он рассказал своё главное. Я рассказал своё главное, что пишу и действую против русской партии, против завоза гоим. Он огорчился: «Неужели нельзя писать что-то позитивное?»
Ужаленный, я постарался немедленно распрощаться. Уходил, потеряв замечательного человека. Только о потере думал.
И замечательный человек может быть гомососом.
Позднее, когда боль потери приутихла, спел себе позитивное, которое распевали в другой кэгэбэшне: «Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Пел весь день. В автобусе – про себя, и на моё бормотание и хихиканье косились. Дома – под хохот своих. Наслаждался словами, мелодией. Менял голос и так и сяк. На меня уже кричали, а я пел…
Спешность, с которой работал для гистадрута, подхлестнула ещё адвокатша из конторы, в услугах которой я не нуждаюсь. Им тоже послал начало этой книги, они не хуже других, всем – так всем. Она сказала, что судья постановила задержать меня до окончания суда. Я согласился с этой неприятной участью. Спросила, почему не являюсь на суд. Ответил, что прокурор, судья и защитник, в своём семейном кругу, могут всё решить без моего участия. Даже увидел её улыбку по поводу их семьи. Она спросила, почему я не забочусь о себе, и повторила, что могла бы помочь. Я ответил, что Всевышний заботится обо всех нас. У неё произошла заминка, потому что не было предварительной заготовки на Его счёт. Потом она сказала, что слышала, что моей жене плохо. В её конторе ей дали прочесть разосланное начало этой книги, где упоминается о здоровье жены. Но я не возражал против её манеры играть, что она слышала, и подтвердил, что жене плохо.
Здесь я заслуживаю обвинение, что апеллирую к гуманному израильскому суду, который и так далее. Но предпочитаю любые обвинения, но не искажать происходящее. И вообще, жена хотела пойти и сказать им и просила меня сказать им. Я не за правду, которую можно вывернуть наизнанку, а за голую правду, которая и наизнанку голая. И просьбу больной надо уважить. Вот и уважил с закрытыми глазами.
Адвокатша искренне поохала, что я вполне не допускаю. Но не мешал ей высказывать сочувствие. Далее,