сопровождать бочку и убедиться в ее благополучном прибытии на место.
Письмо я постарался написать округлым и правильным почерком клерка, сделав его неразборчивым, только при имитации неизвестного мне имени мистера Эвери, а также инициалов ответственного делопроизводителя. Я рассчитывал тем самым ввести Харкнесса в заблуждение, если ему была случайно знакома подпись исполнительного директора.
Мой план заключался в том, чтобы заставить Харкнесса покинуть гавань вместе с бочкой, а потом найти какой-то способ избавиться от него. Этого мне удалось добиться легко. Я подговорил одного из своих помощников потребовать остановки у паба и непременно выпить по кружке пива. Другой – по кличке Уотти – должен был отказаться оставить лошадь без присмотра и без привязи, когда я согласился всей компанией зайти и промочить горло. Уотти, таким образом, ждал снаружи, а я нашел предлог оставить двоих мужчин в пабе и вместе с ним уехал на повозке. Мы сразу же направились в сарай, где я восстановил первоначальный коричневый цвет телеги и замазал буквы фальшивого адреса. Вечером мы добрались до моего дома, специально прибыв сюда уже с наступлением темноты, а затем сняли груз с повозки в одном из подсобных помещений, где бочка находится и сейчас.
Феликс закончил свой рассказ, и двое мужчин несколько минут сидели в молчании, пока Бернли прокручивал в уме все услышанное. Безусловно, описанные события выглядели странно, но история звучала правдоподобно, и инспектор не отметил ни одной детали, которая уличала бы Феликса во лжи. Возможно, молодой господин в самом деле поверил содержанию письма французского друга, как он утверждал, и тогда его дальнейшие действия становились объяснимыми. Если в бочке находились всего лишь монеты, то их с большой натяжкой можно назвать «Скульптурой», а это хотя и противозаконно, но не является тяжким преступлением. Если же в бочке обнаружится труп, то письмо окажется явной фальшивкой, частью какого-то заговора, в котором Феликс мог вполне сознательно принимать участие или оказаться вовлеченным против воли.
Постепенно по ходу своих размышлений инспектор выделил в деле три важнейших аспекта.
Прежде всего обращали на себя внимание сама личность и манера поведения Феликса. На протяжении своей долгой карьеры Бернли накопил немалый и разнообразный опыт общения с людьми, говорившими правду, и теми, кто беззастенчиво лгал. Внутреннее ощущение сейчас подсказывало ему, что этому человеку можно верить. Прекрасно понимая, что слепое подчинение чувствам приводит к ошибкам – такое с ним тоже случалось в прошлом не раз, – он одновременно не мог так просто отмахнуться от впечатления, что во всех своих проявлениях Феликс казался истинным джентльменом, мужчиной искренним и честным. Подобное соображение ни в коем случае не стало бы для инспектора решающим фактором, но его, несомненно, нельзя было полностью сбрасывать со счетов.
Второй аспект касался отчета Феликса о его действиях в Лондоне. Правдивость показаний инспектор