кулаком по коробке. – Курево есть?
Перезарядили пулемет. Иван видит фигурки в конце улицы у перекрестка. Дорничев та-да-дакнул разов пять в их сторону – сдуло фигурки. Но там, видно, засекли пулеметчика. Из гранатомета дали залп: первый – мимо, второй – прямехонько по машине. У Ивана звон в голове. Он ефрейтора по спине лапанул, подхватил. И тащит. У ефрейтора кровь из ушей струйками. Только они поднялись, дернулись бежать, тут Дорничев как охнет, и сразу ноги у него подкосились.
Иван его за ворот тащит, не останавливается. Ефрейтор стонет:
– Убило меня, не больно, ног не чувствую.
– Пулемет брось, брось, брось! – Иван ему.
Дорничев сознание теряет, но в пулемет вцепился так, что ладонь прикипела к горячему стволу, а он уж боли не чувствует, только мясом горелым пахнет.
– Ты что! Я ж расписывался за него. А сдавать, когда на дембель, сдавать…
Бредит ефрейтор. Иван дотащил его, упал рядом. Щупает себя по бокам – не ранен он, не ранен! Везет ему как черту, как ста чертям!!
Бушлаты, бушлаты вокруг. Свои. Лица. Рты черные, глаза из-под касок.
Очухался Иван. Прихватил пулемет: ленту вправил, затвор рывком на себя. Стрелял Иван прицельно – не торопился. Видит человечков – маленькие такие, будто игрушечные. Прикинул: метров сто пятьдесят. Подправил прицел. И короткими очередями, как учили, застрочил по врагам. Старался Иван, язык даже прикусил, а когда увидел, что упали двое и не поднялись больше, закричал, стал кулаком грозить. Страшно Иван кричал, матерно, как на войне всегда кричат. И откуда знал-то? Выходит, что солдат он, солдатом стал, само собой так получилось.
Часа через два жестокого боя к окруженным и истекающим кровью десантникам прорвалась родная пехотная «мабута». Стали грузить раненых. Подкатили два бэтера. Наводчики ливанули крупным калибром во все стороны. Утих бой на время. В бою Иван то терял слух, то снова слышал рваные крики, команды:
– Мать еп, возьми этого.
Данилин, Данилин. На месте командир.
Вдвоем они подхватили раненого. Вдруг толкнуло Ивана: почувствовал он, что по лицу потекло у него. Но к удивлению своему, не падал Иван, не подкашивались ноги. Он снова потянулся к истерзанному осколками бушлату. Тут и заревел Данилин матюгом:
– Все, все, брось! Да не держи, брось, говорю. Убит.
Пуля попала раненому в голову – размозжило лицо. Кровью и забрызгало. Данилин пригнулся, Ивану показывает, чтобы назад отползал.
– Теперь подождешь, торопиться тебе некуда, некуда, – бормочет Данилин.
Остаток дня эвакуировали раненых, на следующий воевалось уже как обычно. Вспомнить Буча остальные дни по отдельности не мог, как ни пытался – все одинаково было. Одинаково, как на войне.
Когда ж все было-то? Хоть убей, Ивану не вспомнить. В общем помнит, а чтобы разложить по дням – ну, хоть убей. «На войне как на войне», – подумал Иван и стал глаза тереть что есть силы, чтобы не заснуть ему.
К вечеру сильно похолодало. В здании, где теперь прятался