люди. Их поступки иногда определялись не только государственной целесообразностью, столь понятной для наших дней, и конкретными заказами правительств. В неменьшей степени ими руководили собственные убеждения, желания и вера. Многие из них не боялись на свой страх и риск идти на компромиссы и уступки, на превышение полномочий, если считали правильным для себя или для своего государства именно этот путь. Они могли игнорировать раздражение своего двора, а то и прямую угрозу опалы. Дипломаты Тридцатилетней войны не были щепетильны в желании до мелочей проследить за ходом спланированных военных демаршей, они часто превращались из закулисных деятелей в прямых участников событий. Так, в 1618-1620 годах испанский посол при венском дворе Оньяте превращается в главного союзника императора Фердинанда: были моменты, когда он воплощал в себе и кассира своего короля, и частного субсидатора, не жалевшего собственных доходов на нужды имперских войск, и, наконец, старшего начальника испанских вспомогательных контингентов, получив при этом чин генерала-аудитора. А безвольные и благостные натуры стразу же попадали под мощное влияние своих контрагентов. К примеру, венский посол в Мадриде фон Шенбург не мог противостоять обаянию, а еще больше – напористости первого министра испанского короля графа Оливареса. Во многом поэтому середина 30-х годов станет пиком влияния Испании на венский двор. В целом, стремительная динамика международных событий требовала от дипломатов и политиков верности четко поставленной цели, но в то же время ясности мысли, гибкости и умения идти на компромиссы.
Пожалуй, Джулио Мазарини в полной мере обладал всеми перечисленными качествами. Более того – он был образован и умен, красноречив и обаятелен, молод и красив, т. е. имел, как мы любим говорить сегодня, прекрасный имидж. И еще в немалой степени им руководила неуемная жажда богатства и славы.
Тут же следует сказать о том, что дипломатия Тридцатилетней войны при всем своем все более выделявшемся прагматизме несла в себе большой заряд традиционализма. В большинстве своем дипломаты не рассматривали свою деятельность автономной и самоценной по своей природе. Послы часто являлись одновременно членами государственных и придворных советов, обладали титулами и были связаны, прежде всего, персональной верностью со своими сеньорами и патронами – королями, императорами, князьями, римскими папами. Многие из них обладали ленными держаниями, как от своих государей, так и от монархов, при дворах которых они были аккредитованы. Имела место, конечно, и конфессиональная пристрастность. Образ дипломата-монаха был очень распространенным в Тридцатилетнюю войну, особенно при решении интимных внутрисоюзнических проблем. Самыми известными его воплощениями можно назвать отца Гиацинта из Казале, капуцина Александра из Галле, и, прежде всего, правую руку Ришелье – отца Жозефа. Что же касается папской дипломатии, в русле которой начинал свою дипломатическую работу Джулио Мазарини, то здесь, само собой, преобладали