я делаю?» – Еще раз мелькнула в голове Александра последняя связная мысль, и он захлебнулся сладкой волной ночного прилива, больше не пытаясь сопротивляться…
А потом их качал прибой, и полная луна светила в ставшие юными и беспечными лица. «Что вы делаете, граф?» – шептала задыхающаяся от страсти ночь на тысячу голосов… При чем здесь высокие материи, при чем какие-то там соображения, когда разыгрывается древнейшая из пьес, когда двое наконец находят друг друга…
Варшавский вокзал, как обычно, поражал царящей повсюду суетой. Этому «окну в Европу» явно недоставало чопорности Финляндского или основательности Московского. Несмотря на все предупреждения и запрещения, вокзал кишел азиатскими и еврейскими лоточниками, вечно куда-то кочующими цыганами, подозрительными шустрыми личностями, проститутками и прочим криминальным элементом. Хотя то тут, то там сторожевыми башнями возвышались мордастые городовые, с высоты своих, не ниже высочайше предписанных, одного метра восьмидесяти пяти сантиметров невозмутимо озирая толпу, живущую своей особенной жизнью, никого, похоже, это обстоятельство не смущало. Конечно же всем, включая начальство, было известно, что этим вчера еще деревенским парням, набираемым по преимуществу из финнов и эстляндцев, понемногу приплачивает вся местная шпана, но открытого беспорядка они не допускают, и на том спасибо.
Озирая перекатывающуюся перед ним жрущую, орущую, матерящуюся толпу, ротмистр Бежецкий тоскливо вспоминал чистенькие и ухоженные вокзалы Германии, Франции, Швейцарии, да хотя бы и того же Царства Польского. Неужели такой беспорядок, хамство и грязь – удел одной многострадальной России? Расстилавшееся перед ним живописное полотно напоминало ротмистру скорее печальной памяти рыночную площадь Герата, чем вокзал крупнейшей из европейских столиц…
Ага, а вот и Володька, наряженный, как и ожидалось, под приблатненного. Кургузая кожаная безрукавка (голые руки покрыты со знанием дела выполненными наколками), широченные шаровары, синяя кепка-джинс козырьком назад, круглые темные очки, к губе прилипла папироска. Шпана да и только. Даже клипсу к уху приспособил, стервец. Жуя смолку, руки в карманах, мастерски имитируя криминального типчика, он, казалось бесцельно, шатался по перрону. Вот о чем-то заговорил с двумя казаками, тоже лениво томящимися на солнцепеке. Молодые парни в камуфляжных «распашонках» лениво покуривали в сторонке над огромной грудой стандартных вещмешков и набитых под завязку баулов, крохотные синие бескозырки с красными околышами донцов непонятно на чем держатся на чубатых головах, сдвинутые куда-то на ухо. Видимо, прижимистые станичники охраняют багаж остальных, подавшихся, скорее всего, за водкой. Можно понять служивых: через пару дней им заступать в караул где-нибудь под Краковом… Чего он к ним привязался, обращает ведь на себя внимание! Запрещено казачкам со шпаной якшаться – всем известно. Вот и городовой уже туда направляется. Ишь как трещит черный мундир на чухонских телесах, раскормленных на каком-то крепком эстляндском хуторе.