пол, чтобы легче было содержать его в чистоте. Обычный обеденный стол, такой же письменный, к ним диван и два кресла с закругленными спинками, обитые синей, легко очищаемой тканью. Даже молельная скамеечка темного дерева была такой же, как и сотни других в этом доме гостиничного типа. Его святейшество жил здесь, еще будучи кардиналом, до избрания его папой и так отсюда и не выехал, лишь раз зашел в роскошные апартаменты, которые предназначались ему в Апостольском дворце с их библиотекой и приватной часовней; и этого одного раза оказалось достаточно, чтобы он бежал оттуда сломя голову. Его война со старой ватиканской гвардией началась именно здесь и по этому самому вопросу с первого дня его папства. Когда некоторые из членов курии высказали ему протест в связи с таким решением, не отвечавшим папскому величию, он процитировал им, словно школьникам, наставление Христа своим ученикам: «Ничего не берите на дорогу: ни посоха, ни сумы, ни хлеба, ни серебра, и не имейте по две одежды»[10]. С того дня они, наделенные всеми человеческими слабостями, ощущали на себе его укоризненный взгляд каждый раз, когда направлялись в свои богатые официальные покои; и, будучи людьми со всеми человеческими слабостями, они негодовали, не принимая его укоризны.
Государственный секретарь Святого престола Беллини замер у письменного стола спиной к собравшимся. Срок его полномочий истек в тот момент, когда было сломано кольцо рыбака[11], и его высокая аскетичная фигура, осанка которой всегда напоминала пирамидальный тополь, сегодня, казалось, переломилась вместе с кольцом.
– Мой дорогой Альдо, как это горько, – сказал Ломели.
Он увидел, что секретарь рассматривает дорожный комплект шахмат – святой отец неизменно носил его с собою в портфеле. Беллини длинным пальцем гладил маленькие белые и красные пластмассовые фигурки. Они затейливо расположились в центре доски, сойдясь в некоем замысловатом сражении, которое теперь уже никогда не разрешится победой.
– Как вы считаете, будет кто-нибудь возражать, если я возьму их себе на память? – рассеянно спросил Беллини.
– Уверен, что никто.
– Мы с ним довольно часто играли в конце дня. Он говорил, шахматы позволяют ему расслабиться.
– И кто выигрывал?
– Он. Всегда.
– Возьмите их, – настоятельно произнес Ломели. – Он любил вас, как никого другого. Он бы хотел, чтобы они были у вас. Возьмите.
– Полагаю, нужно дождаться разрешения. – Беллини огляделся. – Но похоже, наш усердный камерленго собирается опечатать покои.
Он кивнул в ту сторону, где Трамбле и его помощники-священники стояли вокруг кофейного столика, раскладывая все, что требовалось для опечатывания двери, – красные ленточки, воск, клейкую ленту.
Неожиданно глаза Беллини наполнились слезами. У него была репутация холодного, замкнутого и бесчувственного интеллектуала. Ломели ни разу не видел какого-либо проявления эмоций с его стороны. Эти слезы потрясли его.
Он