являлось нарушением не только субординации, а всех законов мироздания. Повернувшись, наконец, ко мне целиком, хозяин степи произнес голосом, не допускающим возражений:
– А вас, молодой человек, прошу покинуть собрание!
В воздухе повисла пауза. Вождь ждал.
Я тоже.
Строго говоря, «покидать» нечего. Собрание проходило на открытом воздухе. Несколько лавок, обеденный стол, а дальше – как в русской народной песне – «степь да степь кругом». Так что куда идти – мне, например, – я не знал. Так и сказал:
– А куда прикажете идти? Мне, например, неизвестно, где дверь.
Тут он покраснел до такой степени, какую я видел лишь в детстве, созерцая паровозную топку. Правда, та не брызжет слюной.
Фраза, которую он из себя выдавил, ошеломила.
– Вообще уйдите в сторону!
Надо сказать, что в такие моменты я каменею. Как статуя Командора.
– В какую? – спрашиваю, не двигаясь. Народ рассмеялся. Мухитдинов раскалился до кондиции доменной печи.
И тут совсем рядом послышалось чревовещание (ибо рта никто не раскрыл): «Юра! Уходи от беды!» Заклинание исходило из внутренностей нашего комсомольского секретаря Саши Владиславлева, будущего известного политолога, а тогда просто Саши, отличника, комсорга и ленинского стипендиата. На той площадке он единственный мог остудить мой пыл.
А дальше произошло неожиданное. Двинувшись, как приказано, «в сторону», то есть прямо на товарища Мухитдинова, я, проходя мимо, на секунду задержался и под пристальными взглядами присутствующих запанибратски похлопал «кандидата в члены» по плечу, отчеканив громко, чтобы слышали все:
– Ну, ты, дорогой, далеко пойдешь. Если не остановят.
И ушел. Встреча высокого руководителя с народом сорвалась. Вождь сел в свой «членовоз». И отчалил. Правда, уехал он не один, а прихватил с собой нашего бедного комсорга. И всю дорогу выговаривал ему то, что не успел сказать мне при личной встрече. Разговор, впрочем, сводился к одной незамысловатой идее: следует немедленно исключить «этого Лужкова» из комсомола! Сейчас же. Сегодня же. Но так как Саша эту мысль не развивал, то, повторив ее в сто первый раз, разобиженный партийный вождь выбросил нашего комсорга на дорогу где-то перед совхозом «Комсомольский», так что тому пришлось возвращаться на своих двоих, а это километров восемь как минимум.
Увидели мы своего комсорга глубокой ночью. Как человек дисциплинированный, он тут же созвал собрание. Всех усталых, заспанных поднял на ноги, усадил вокруг стола, предложил высказываться под протокол. И тут, дорогие читатели, я снова хочу попросить вас вообразить всю сцену: луна, теплая августовская ночь, мелочь всякая шуршит в траве – и в этой дивной декорации, больше подходящей для кино о любви, сидят юные, цветущие парни и девушки, слушая какое-то дурацкое предложение об исключении своего товарища из комсомола. А это по тем временам сами знаете что.
Кончилось тем, что каждый высказал примерно следующее: поведение Лужкова было неуважительным, но